писал в марте 1918 года в дневнике один современник (Евгений Лундберг) и тут же спрашивал: - ...Но что он будет делать после 'Двенадцати'?'
Как известно, Блок оказался одним из тех, кто сразу же после Октября заявил, что интеллигенция не только может, но и должна сотрудничать с Советской властью, и показал пример этого сотрудничества.
Поразителен один только перечень всех обязанностей, которые легли на его плечи в труднейшие послереволюционные годы: член коллегии учрежденного Горьким издательства 'Всемирная литература', председатель дирекции Большого драматического театра, член редакционной коллегии Литературного отдела Наркомпроса, член совета Дома искусств, председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, член правления Петроградского отделения Всероссийского союза писателей...
И поскольку, по замечанию одного из его 'сослуживцев', Блок 'делал все 'по-настоящему', то каждый из перечисленных титулов приносил часы заседаний, горы рукописей, на которые поэт с педантической аккуратностью писал отзывы; хлопоты за людей, книги, пьесы.
Но верный рыцарь Прекрасной Дамы - Революции не считал себя вправе отказываться ни от какого дела!
'Никуда не прятаться от жизни, не ждать никаких личных облегчений, а смотреть в глаза происходящему как можно пристальнее и напряженнее - в этом залог успеха всякой работы, и нашей работы в частности', - призывал он в одной из речей, обращенных к актерам (VI, 357).
При всей своей скромности он говорил в записной книжке о 'груде сделанного' в одном только тяжелейшем 1919 году. Мысли, планы, 'подсказки' Блока легли в основу многих литературных и театральных начинаний тех лет.
Помимо неимоверных бытовых и материальных трудностей, выпевших на долю поэта в пору гражданской войны и разрухи, ему нелегко давалось понимание реального хода событий, пришедших на смену бурному 'полету' первых месяцев революции. Были в огне революционного пожара, в отчаянной борьбе с интервенцией и белогвардейщиной и неизбежные потери, ошибки, эксцессы, с которыми Блоку было нелегко примириться. Но благородство человека и художника не позволяло ему сетовать над ними в трагическую для страны пору:
Есть одно, что в ней скончалось
Безвозвратно,
Но нельзя его оплакать
И нельзя его почтить,
Потому что там и тут
В кучу сбившиеся тупо
Толстопузые мещане
Злобно чтут
Дорогую память трупа
Там и тут,
Там и тут...
Так звени стрелой в тумане,
Гневный стих и гневный вздох.
Плач заказан...
сказано в одном из немногих стихотворных набросков Блока тех лет.
Было бы опрометчиво утверждать, однако, что поэтическая 'жизнедеятельность' его прекратилась.
Некогда вскоре после Февральской революции он с раздражением зафиксировал в записной книжке досаждавшие ему вопросы и слухи: 'Пишете вы или нет? - Он пишет.- Он не пишет. Он не может писать'.
'Отстаньте, - отвечает на это Блок.- Что вы называете 'писать?' Мазать чернилами по бумаге? - Это умеют делать все заведующие отделами 13-й дружины (в которой служил Блок в последний год войны. - А. Т.). Почем вы знаете, пишу я или нет? Я и сам это не всегда знаю' (IX, 318).
Возможно, нечто подобное можно сказать и о состоянии Блока в 1919-1921 годах. Он был слишком большим и честным художником, чтобы вынести свое образное суждение о круто переменившейся жизни, пока оно не приняло окончательно ясную, несомненную для него форму. '...может быть, - характерно оговаривается он в последнем своем выступлении, блестящей речи о Пушкине, в феврале 1921 года, - за паутиной времени откроется совсем не то, что мелькает в моих разлетающихся мыслях, и не то, что прочно хранится в мыслях, противоположных моим;
надо пережить еще какие-то события; приговор по этому делу - в руках будущего историка России' (VI, 167).
Но, каковы бы ни были причины этого молчания, жизнь и творчество Александра Блока и ныне предстает перед нами в той своей ясной, главной перспективе, в какой оно рисовалось современникам сразу после его безвременной смерти 7 августа 1921 года: '...с Блоком отошла прежняя, старая эпоха, та, которая, дожив до революции, сделала шаг в ее владения, как бы показав, куда надо идти, и упала, обессиленная тяжестью своего дальнего пути... каждый равно чувствовал, что Блок не уносит с собою в могилу трагедию прошлого, но оставляет нам ее в живое поучение, как наследие истории, и это означает, что он бессмертен' (К. Федин).
-------------------------------
Александр Блок. Собр. соч. в 8-ми т. Т. 6. М., Гослитиздат, 1962, стр. 376. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте, в скобках: римская цифра обозначает том, арабская - страницу. Дополнительный том к этому изданию - 'Записные книжки 1901-1920'. М., 1965 - обозначается цифрой IX.
Архив Ин-та русской литературы (Ленинград).
Архив Ин-та русской литературы (Ленинград).
История русской поэзии в 2-х т. Т. 2. Л., 'Наука', 1969, стр. 257.
Блоковскнй сборник, II. Труды Второй научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А.А. Блока. Тарту, 1972, стр. 449.
Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., изд. Гос. Лит. музея, 1940, стр. 13.
Центральный Государственный архив литературы и искусства (Москва). Далее-ЦГАЛИ.
Павел Громов. А. Блок, его предшественники и современники М.-Л., 'Сов. писатель', 1966, стр. 109.
Трус - землетрясение (церк.-книжн.).
ЦГАЛИ.
Александр Блок. Собр. соч. в 12-ти т. Т. 11. Изд-во писателей в Ленинграде, 1934, стр. 21.
Архив Н.П. Ильина (Москва).
Сравним с этим строки 'Стихов о Прекрасной Даме':
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Ин. Анненский. О современном лиризме. - 'Аполлон', 1909, № 2, стр. 8.
Анат. Горелов. Гроза над соловьиным садом. Александр Блок. Л., 'Сов. писатель', Ленинградское отд- ние, 1970, стр. 239.
Характерный, устойчивый признак этого образа у Блока! Вспомним 'Осеннюю волю': 'И вдали, вдали призывно машет твой узорный, твой цветной рукав'.
См., например, статью 3.Г. Минц 'Блок и Гоголь'.- 'Блоковский сборник', II. Тарту, 1972, стр. 184.
Письма Блока и воспоминания его близких свидетельствуют о всегдашней готовности поэта прийти на помощь революционерам, которым 'грозит смертная казнь' (VIII, 270), или политическим заключенным.
'У меня к Вам большая просьба, Александр Александрович, - обращается к нему знакомая, курсистка З.В. Зверева 12 ноября 1909 года. - Не достанете ли опять книг из 'Шиповника' (известное издательство. - А.Т.) для ссыльных? Потом, может быть, среди Ваших знакомых захочет кто-либо помочь деньгами, платьем, - сдой, наконец. Отовсюду приходят прямо-таки страшные письма'.
'Все, что Вы пишете, - отвечает Блок на следующий же день, - мы и Люб<овь> Дмитриевна будем сейчас же устраивать. Можно достать платья и денег, количество, конечно, заранее не могу указать. Книг у меня есть некоторое количество' (ЦГАЛИ).
Характерно для Блока, что он нигде и никогда, даже после революции, не обмолвился о подобных эпизодах своей биографии.
'Блоковский сборник'. И. Тарту 1972, стр. 394.
См. об этом в кн.: Павел Громов. А. Блок, его предшественники и современники. М.-Л., 'Сов. писатель', 1966, стр. 421-428.
Литературное наследство, т. 84, кн. 1, стр. 603, 604-605.
'Как никто, умеет Блок соединять в одной две темы, - не противопоставляя их друг Другу, а сливая химически', - писал в своем отзыве о 'Ночных часах' П. Гумилев ('Аполлон', 1912. № 1).
Моя госпожа Франция (франц.).
'И проходят, быть может, мгновенья, а быть может, - столетья', говорилось в 'Ночной Фиалке' о пребывании героя в 'забытой стране'.
Письмо А.А. Блока к Л.А. Дельмас. - 'Звезда', 1970, № 11, стр. 199.
