Виль Липатов
Глухая Мята
Документы
по Зачулымскому леспромхозу комбината «Томлес»
Ввиду того, что вредитель-шелкопряд поразил древесные насаждения в девятом квартале, называемом в народе «Глухая Мята», и того, что этот массив может быть поражен летом этого года, чем государству будет нанесен огромный ущерб, ПРИКАЗЫВАЮ:
1. В девятом квартале рубку начать немедленно. Направить в Глухую Мяту бригаду лесозаготовителей в количестве десяти человек.
2. Бригадиром назначить Г. Г. Семенова.
3. Бригаде выделить:
а) два трактора КТ-12 на газотопливе;
б) передвижную электростанцию ПЭС-12-200
в) запас горючего на два месяца для нее и для заводки тракторов;
г) портативную радиостанцию;
д) передвижную библиотечку;
е) передвижную аптечку и
ж) другое необходимое оборудование.
Верно: подпись.
Приложение к приказу: список.
лесозаготовителей, выделенных на работу в девятый квартал
1. Семенов Г. Г. – бригадир.
2. Изюмин В. С. – механик станции.
3. Раков Г. Ф. – тракторист.
4. Титов Ф. П. – тракторист.
5. Силантьев М. М. – разнорабочий.
6. Борщев Н. Ф. – разнорабочий.
7.Удочкин П. А. – разнорабочий.
8. Гав В. В. – моторист электропилы.
9. Бережков Б. Р. – моторист электропилы.
10. Скороход Д. В. – повар-уборщица.
принятая на слух, но записанная по всем правилам радисткой леспромхоза:
РАНЕН МЕХАНИК ИЗЮМИН ТЧК СРОЧНО ВЫСЫЛАЙТЕ ВЕРТОЛЕТ ТЧК РУБКУ ПРОДОЛЖАЕМ ТЧК САМОЧУВСТВИЕ МЕХАНИКА СРАВНИТЕЛЬНО ХОРОШЕЕ ТЧК БРИГАДИР СЕМЕНОВ ТЧК
составленного о нарушении порядка гр-ном Силантьевым во время судебного разбирательства:
«… Гр-н Силантьев не только обругал, но и толкнул дежурного милиционера при исполнении последним служебных обязанностей. До этого гр-н Силантьев на весь зал крикнул, что судьи, и особенно прокурор, ничего не понимают… По его мнению, нужно было судить не гр-на Титова, а потерпевшего гр-на Изюмина…»
Глава первая
1
Мартовский дует ветер.
Меж крутыми берегами Оби он свистит, как в трубе. По затвердевшему насту, шурша, позвякивая, катятся тонкие, прозрачные льдинки. Унылостью, холодом веет от реки, и, серое, висит небо с остановившимися облаками. Изредка из грязного снега торчат чистые нежные глыбы льда, обдутые до сияния ветром. Кайма тальников на берегу похожа на застиранное кружево. На яру обнажилась твердая, звенящая под ударом каблука земля.
За поселком Синий Яр торосистая, разбитая тракторами санная дорога поворачивает направо, петляет среди тальников, юркнув в кедрачи, прямится заобской веретью. Шестьдесят километров болот, речушек, озер с вогнутыми днищами, покрытыми снегом, – и дорога снова поднимается на возвышенность, опять прямится и вдруг обрывается: Глухая Мята. Так называется сосновый бор.
Глухая мята – мелкая, дурнопьянисто пахнущая трава; ее кладут для запаха в букеты, от нее кружится голова; засушенная трава пахнет долго, она несколько месяцев сохраняет резкую запашистость.
В Глухую Мяту ведет одна дорога.
Летом под крылом рейсового самолета, летящего из Томска в Колпашево, причудливо мешается голубое и рыжее – вода, небритая щетина болот. К августу синь озер постепенно затягивается ряской. Ржавая, корявистая земля несколько часов кряду плывет под крылом самолета.
Приречные болота и голубые озерца рождены Обью.
Ветреным апрелем, редко в начале мая Обь выходит из берегов. Неторопливая река гонит волну за волной, заливает тальники, острыми языками влизывается в овраги. На пологих коричневых волнах медленно качается неяркое нарымское солнце. Морем становится Обь; через день-два после весноводья трудно найти русло реки, но это не беспокоит обских капитанов. В горячке первых дней навигации буксиры, сминая сырые ветки, шпарят прямо по тальникам, а пароход «Советская Россия», тот, что развозит по реке бакены и зарплату, забирается в тальниковый океан километра на полтора от фарватера. Когда наступает вечер и темнеет, капитан Василий Васильевич посылает матроса Сережку на крышу рубки: «Глянь, любезный, где, леший ее дери, Обь?» Сережка поднимается на крышу, скидывает фуражку, чтобы не мешала, и мрачно оглядывается – ничего не видать! Куда ни глянешь – грязные тальники, мыльная вода, редкие осокори, торчащие великанами средь кустарника. Не видит Сережка Обь, но, чтобы не опозориться перед капитаном, небрежно машет с рубки: «Право руля, три конца в глотку, один – туда, куда следует! Право ворочай!» Буксир катится вправо, иногда влево – все зависит от того, куда повернется язык Сережки, – и через полчаса выходит на реку. Куда ни крути руль штурвальный «Советской России», буксир все равно повстречается с Обью, причудливо петляющей по низине.
Долго, месяц, а то и больше, кочевряжится Обь – не хочет уходить с берегов. Она довольна, сыта морской ширью, тиховодным теком по кедровым борам, сальным черноземам заливных лугов. До тех пор волынит Обь, пока не поддадутся береговые льды в Северном Ледовитом океане. Поднимается тогда Обская губа, начинает выкачивать реку насосом. Съеживается Обь, неохотно укладывается в фарватер, со зла оставляя на берегах миллионы коряжин, горы ила, лес. Речушки, болота и озерца оставляет река.
В ином озерце – прорва рыбы. Приреченские ребятишки, выждав, когда озерцо замелеет, ловят рыбу рубахами – длинных щук, ленивых карасей, мальков. Пробираясь к озерам, ребята порой находят четырехлапый якорь: потерял в непогодь буксирный пароход.
В марте Обь мертва, ветродуйна.
Приобье – по пояс в снегу. Ночью ветви сосен звенят, как пустые бокалы. Иногда с церковным звоном падают на землю льдинки… Потом – тишина.
Спит Приобье.
На рассвете к реке выходят лоси. Сутулые звери стоят на берегу, подняв морды, и глядят вдаль –
