Во тьме, чертыхаясь, капитан нащупывает ручку в диспетчерскую, рвет торопливо на себя, заходит в тепло. На столе – карта, готовальня, цветные карандаши и на раскрытой книге голова человека. По карте разметнулись длинные волосы: человек спит. Капитан тихонько трогает его за плечо; человек быстро приподнимает голову, свежим голосом – точно и не спал – приглашает:
– Садись, Борис Зиновеевич! Ну как, гудет? – спрашивает капитана начальник Луговской пристани Семен Красиков.
– Гудет! – Капитан отгибает воротник полушубка, некоторое время сидит неподвижно, потом разматывает длинное кашне. На стене мечется смешная бочковатая тень. Лицо у капитана усталое, глаза в черных кругах, а кожа побледнела, обмякла. Он не замечает, что его рука тянется к канцелярским скрепкам, начинает нанизывать в цепочку.
– Застал? – опять спрашивает Красиков.
– Застал! Слушай… Дай-ка папиросу!
Красиков недовольно хмыкает:
– Чудишь! – и, усмехнувшись, протягивает капитану дешевенькую папироску. Неловко, средним и указательным пальцами берет ее Борис Зиновеевич, не размяв, тянется прикурить, но Красиков отбирает, покатав в пальцах, сует в рот капитану и подносит спичку.
– Курильщик!.. Что же директор сплавконторы?
У капитана смешно отдуваются щеки, губы складываются дудочкой. Набрав дыму в рот, он мгновение сидит с оглупленными круглыми глазами, потом, выпахнув дым, судорожно кашляет.
– Зелье!.. Ах, будь ты неладна!
– Что же? – настаивает Красиков.
– Разрешил.
– Двенадцатитысячный?
– Угу!
– А обком партии?
– Обком партии еще в прошлом году благословил.
У Красикова сверкают изумленно зрачки. Поднявшись, он начинает мерить диспетчерскую длинными худыми ногами, рубит воздух рукой:
– Не понимаю, Борис, не понимаю! Есть же предел всему на свете!.. В прошлом году в одном плоту ты провел девять тысяч кубометров леса вместо четырех по норме. Честь тебе и хвала!.. Но понимаешь – девять! девять! Это же не двенадцать! – Красиков замедляет бег по комнате, еще больше изумляется. – Ты посчитай! Двенадцать тысяч – это месячный производственный план для тягача типа «Смелый»! Двенадцатитысячный плот будет длиннее нормального в четыре раза.
– Почти в пять! – быстро перебивает капитан. – Ты не учел длину головки.
Рубящая воздух рука Красикова застывает.
– В пять?
– Угу! – подтверждает капитан.
Красиков садится, кладет руку на колено Бориса Зиновеевича, серьезно, тихо говорит:
– Я вместе с тобой отвечаю за судьбу плота. И я не разрешу брать его, пока не уясню твоего спокойствия. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, Семен… Ты в сны веришь?
– Я вполне серьезно! – тихо говорит Красиков и убирает свою руку с колена капитана, точно дает понять, что ни шутки, ни легкой усмешки не примет и не поймет он.
Капитан, видимо, и не собирается шутить, поглядев на колено, где только что лежала рука Красикова, отвечает на нетерпеливое движение собеседника:
– Я тоже серьезно!.. Сны – пустяки, Семен, но цену бессонной стариковской ночи не могут понять только очень молодые люди. Это, брат, не выдумки, а разлюбезная твоей душе действительность! Когда человек не спит длинную зимнюю ночь, когда он десять часов кряду думает об одном и том же, – наяву ли, во сне ли – один черт! – он приходит к конечному пункту.
– Но, Борис!..
– Хочешь сказать, какое отношение имеет это к плоту… Прямое, Семен, самое прямое! Нам, практикам, часто не хватает именно вот этого – размышлений, теоретической основы, что ли! Зато, если мы начинаем размышлять… – Капитан вдруг мягко, ласково улыбается. – Ты знаешь, между прочим, я убежден в том, что за много бессонных ночей можно научиться ездить на велосипеде. Нужно только знать точно, как это делается… И, наоборот, умея ездить на велосипеде, можно рассказать другим, как это нужно делать… Ты понимаешь меня, Семен?
Словно в пустоту смотрит Красиков, молчит – и не логикой, а какой-то частичкой самого себя, опытом таких же бессонных ночей начинает понимать капитана и вдруг с радостью думает о том, что они с капитаном, в сущности, чувствуют и думают одинаково. У него такое ощущение, словно тоненькая ниточка накрепко связала их. И, вероятно, то же самое испытывает капитан: не ждет ответа Красикова, продолжает:
– Однажды ночь дала мне ответ. Я убежден – можно брать плот в двенадцать тысяч, а может быть, и больше… Может быть, и больше, Семен!.. Смотри!
Они склоняются над картой… Вилюжины речушек, ржавая накипь болот, частокол тайги. Вобрав в себя все синее на карте, бежит Чулым, на самом крутом завитке которого присосалась коротенькая пиявка – Вятская протока… Гиблое место эта протока. Точно мощный насос тянет она из Чулыма воду и именно здесь – кладбище якорей, грузов, багров. «Кто в Вятской не бывал, тот горя не видал!» – говорят чулымские капитаны.
– Вятская!
– Она!
– Ах, будь ты неладна! – улыбается капитан и красным карандашом перечеркивает протоку. – Смотри, Семен! Буксирую плот вот сюда…
Красиков задумывается. Затем достает папиросу, прикуривает и только на секунду оборачивается к капитану, а потом, собрав на лбу крупные морщины, поднимается, снова меряет комнату шагами. Капитан настороженно следит за ним. От тяжелого тела начальника половицы шатаются, электрический круг мотает по карте.
– Ночи, ночи… – говорит Красиков. – Черт возьми, пожалуй, действительно можно научиться ездить на велосипеде…
Капитан бросает скрепки на стол.
– И не только на велосипеде, Семен! Можно научиться летать на самолете!.. Реактивном.
За дверью слышно царапанье, стук сапог и веселое ругательство. В диспетчерскую врывается шум реки, тарахтенье электростанции, и в клубах холодного воздуха появляется боцман Ли. Лучась радостью, энергией, потирая руку об руку, подкатывает к столу.
– Ты здесь, капитана! Оченно хорошо! Старый должник – лучше новых дывух!.. Мы здешний завхоз здорово проучили, оченно здорово!
Вместе с Ли в диспетчерскую врываются веселье, запах обской волны, солидола и «Смелого». На мгновенье кажется, что электричество горит ярче, а шум ветра за окнами слабеет.
Красиков и капитан смеются. Всем известна история, когда в конце прошлой навигации завхоз Луговской сплавной конторы позаимствовал у боцмана «Смелого» двадцать килограммов краски, двести метров троса и около тонны железа. «На будущий год вдвойне отдам, ей-богу, отдам, провалиться мне на этом самом месте!» – божился завхоз, а Ли, заранее предупрежденный луговскими дружками, что завхоз взятого отдавать не собирается, что через год сошлется на давность, отвечал: «Проваливайся не надо! Отдавай надо! Как говорил – вдвойне!» Обрадованный до невозможности, завхоз и слыхом не слыхал, что расписку на двойное количество взятого уже подписали семь свидетелей сделки между «Смелым» и Луговской сплавной конторой. И вот наступил час расплаты… Боцман Ли потирает руки.
– Все до нитки забирали!
Смеется капитан, но хмурится немного:
– Это, брат, нечестно получается! – говорит он, покачивая головой.
Но боцман не смущается.
