Сегодня между нами произошел такой разговор:
ВАГАНОВ. Привет, Илья Владимыч!
ГРИДАСОВ. Привет!
ВАГАНОВ. Хорошая погода, черт побери! Радуюсь за колхозы.
ГРИДАСОВ. Погода ничего.
ВАГАНОВ. Казахстан хорошо идет. Славно!
ГРИДАСОВ. Славно.
ВАГАНОВ. Ну, будем давать Сиротенко в номер? По-моему, нужный материал.
ГРИДАСОВ. Ничего.
ВАГАНОВ. И как все-таки? Будем ставить этот роскошный материал в завтрашний номер? Вдруг Игнатов согласится?!
ГРИДАСОВ. Можно.
ВАГАНОВ. Что можно, Илья Владимыч?
ГРИДАСОВ. Можно.
ВАГАНОВ. Поставить материал?
ГРИДАСОВ. Можно.
А он сидел в современном кресле прекрасно прямо, невзирая на свою толщину, надменно, поглядывал на меня лихими глазами. Но все-таки в конце двадцатого века он не был живым человеком, этот Илья Гридасов, редактор промышленного отдела газеты «Заря»; он был создан только и только для девятнадцатого века, и у него в газете «Заря» не было перспектив роста, у него, похоже, впереди был какой-нибудь теоретический журнал, возможно, редакторство в таком журнале…
Я сказал:
— Надо давать материал Сиротенко. Попадаем в струю, то бишь в быстротекущую жизнь. А, Илья Владимыч?!
Он ответил:
— Можно.
… Я не буду пока бороться с Ильей Гридасовым, а, наоборот, учась в Академии общественных наук, буду при всякой встрече с Александром Николаевичем Несадовым — заместителем главного по вопросам промышленности — восхищаться делами Гридасова. Мало ли кто может сесть на его место, пока я грызу гранит науки! Нужно сохранить смешного тихохода…
Между тем забавный диалог с Ильей Гридасовым по моей прихоти продолжался:
ВАГАНОВ. Так я сдаю статью? Она будет полезной, не так ли?
ГРИДАСОВ. Можно.
ВАГАНОВ. Мне нравятся в статье основательность, эрудиция, спокойный тон полемики. Пожалуй, давненько не было таких материалов, давненько!
ГРИДАСОВ. Возможно.
ВАГАНОВ. Беру статью, иду в секретариат, требую немедленной сдачи в набор.
ГРИДАСОВ. Можно.
ВАГАНОВ. Нет, серьезно, Илья Владимыч, статью надо давать.
ГРИДАСОВ. Надо.
Быть может, он был уж не так глуп, если остановил жизнь на темпе девятнадцатого века, затормозил действительность, отодвинул в сторонку бешеные ускорения… Реально, что на посту редактора общественно-научного журнала Гридасов сделает свой журнал таким же популярным, как «Здоровье». Он будет разговаривать с читателями медленным, основательным и многословным языком прошлого, хорошо разговаривать, чтобы человек постепенно успокаивался, начинал видеть лица прохожих, деревья в сквере, осколок луны в еще солнечном небе, асфальт под ногами; многие ли из спрошенных москвичей ответят, в какие два цвета покрашены вагоны поездов метро или каков памятник Гоголю — сидит, стоит? До «Зари» будут доходить анекдоты из жизни Ильи Гридасова, смешные анекдоты!..
Я сказал, стоя в дверях:
— Понес статью в секретариат?
— Можно.
В секретариате я никого не застал, положил статью на стол ответственного секретаря, поразмыслив, направился в кабинет человека, о котором вы еще не слышали, но которому я отвожу четвертое место среди «строителей» Ваганова. Речь идет о Леониде Георгиевиче Ушакове, одном из трех заместителей ответственного секретаря редакции. Это был такой человек, что брось его в море, вынырнет с рыбкой в зубах, это был тот самый Ленечка Ушаков, которого знали все метрдотели Москвы, маркеры всех бильярдных и швейцары закрытых клубов. С ног до подбородка закованный в джинсовую ткань, он сидел на краешке стола, разглядывал макет полосы и недовольно покачивал головой: «Фиговая полоса, вот что я вам скажу, дорогие товарищи! Удивительно, что эту полосу сверстал я сам!»
— Ти-то-то, ти-по-по! — насвистывал он.
Я сказал:
— Высвистишь деньги, Ленечка.
Он быстро отозвался:
— Их все равно нету. Чего ты шастал в комнату ответственного?
— Отнес статью Сиротенко.
— Давай ее сюды-ы-ы-ы! Я — на сегодня и завтра — ответственный во всех смыслах.
Мы легко находили с ним общий язык: оба имели университетское образование, общих знакомых, одинаковую манеру держаться. Только Леониду не понадобился мой трудный путь вперед и вверх — ему протежировали серьезно и могуче.
— Чего куксишься, Никитон?
Я промолчал, хотя настроение сейчас у меня было препаскуднейшим, и только от того, что редактор моего отдела Гридасов был тряпкой. Я с комичным удивлением произнес:
— Можно.
— Что можно? — воззрился на меня Ушаков. Только после этого Леонид понял, о ком идет речь: наверное, я точно передал интонации Гридасова, и у меня, как я сам чувствовал, было гридасовское лицо. Я сказал:
— Поставишь Сиротенко в следующий номер — веду в ресторацию. Пиво и раки. При желании: коньяк и сациви.
Ленечка брал взятки ресторанами и страстно хотел, чтобы его окружал рой подхалимов, мальчиков на побегушках, легкомысленных девочек. И все это он имел, ибо в так называемой сфере неформальных отношений был титаном: купить «Волгу», достать в августе каюту на теплоход, курсирующий по Черному морю, билеты на премьеру в любом театре, устроить на работу, пролезть в жилищный кооператив — все это Ленечка Ушаков проделывал легко. Короче, в его силах было устроить меня слушателем Академии общественных наук.
Можете от брезгливости не читать, но я «ухаживал» за Леонидом Ушаковым, сдувал с него пылинки, угощал его обедами в Доме журналистов и в других ресторанах великого города Москвы. Я не жалел на него ни денег, ни времени; я, равнодушный к хоккею и футболу, высиживал подле Ушакова на ледяном ветру или кромешной жаре часами — так мне хотелось учиться в Академии общественных наук, и пусть кто-нибудь осудит меня за это желание, пусть кто-нибудь бросит в меня камень, если известно, что так быстро, как я хотел, без Леонида Ушакова в Академию попасть мне было невозможно.
— Клюешь на коньяк и сациви? — со смехом переспросил я и тоже сел на краешек стола. — Где наше не пропадало! Поставишь Сиротенко в следующий номер?
— О чем звук, корешок, о чем звук? И ты прав: коньяк и сациви. Кроме того, новые девочки.
Я грустно признался:
— Девочек не будет, Ленечка! Все переметнулись в стан Когиновича…
— Иди ты?
— Гад буду!
Возле молодой литературной группы редакции «Зари» всегда крутилось несколько дальновидных и прехорошеньких девчонок, увлеченных журналистами, которым оставалось два шага до писательского
