— Фунта достаточно.
— Он совсем свежий. Молочное нам привозят прямо с фермы.
— Спасибо.
— Что еще хотите купить?
— Дюжину яиц, несколько яблок и бутылку красного вина. И, конечно, хлеба.
— Все готово, мадам. Вот ваш пакет.
Неожиданно Мария вскрикнула и облокотилась обеими руками о прилавок.
— Что с вами?!
— Последнее время со мной это случается. Не беспокойтесь. Скоро пройдет.
Возможно, она беременна, подумал продавец.
— Я вызову такси.
— Не нужно. Я живу совсем рядом.
— Тогда я вас провожу.
Несмотря на возражения, он довел Марию до лифта.
— Дальше я сама. Спасибо.
— Вот карточка с телефоном. Вам не обязательно приходить в магазин. Достаточно позвонить, и мы все доставим.
— Я вам признательна.
Закрылась дверь лифта. Мария прислонилась к стенке кабины. Только бы никто не вошел, не встретился лицом к лицу с ее болью. Скорее домой… Пережить отчаяние и выплакаться…
В нее кто-то вселился. Время от времени этот кто-то пытается выбраться наружу и упрямо стучит молоточком, твердым и острым, стучит без устали, в одно и то же место, рядом с левым ухом. Не достучавшись, этот кто-то берется за другой инструмент.
Боль становится нестерпимой. К ней прибавляется запах жженой кости. По крайней мере, так кажется Марии. Ей становится еще и дурно.
Но она никому в этом не признается. Ни Райли, ни сестре, ни миссис Кемпбелл. А то они сочтут, что она помешалась рассудком. Только священнику или врачу может она довериться. И только они могут изгнать то, что мешает смеяться, любить, вместе с другими беззаботно гулять по нью-йоркским улицам.
Мария оставила покупки на кухонном столе и увидела зонтик, забытый Райли. Как там погода?
Над балконом висит туча. Она чернеет на глазах и все больше провисает, почти касаясь крыши.
Дождь поможет уснуть. Надо поскорее спрятаться под одеяло. Там темно. Зато тьма обернется сном и яркими красками. Быстро мелькают страницы книги — не вперед, а назад. И возвращают в счастливые дни ее детства. Мама расчесывает ей волосы. А из открытого рядом окна доносится тонкий аромат цветущей липы, странно смешиваясь с запахом печеного хлеба.
Аллен переждал грозу, которая обрушилась на Нью-Йорк, на борту «Йоми Мару». Ливень освежил пароход. Заодно помыл и автомобиль, стоявший у трапа. Теперь его колеса легко катятся по прохладной мостовой.
— Едем на Стейтен-Айленд? — спросил шофер.
— Нет, домой, — не сразу ответил Аллен.
Конечно, ему надо бы заглянуть в колонию, увидеть Бремхолла, рассказать о встрече с капитаном.
Но Мария не отзывается ни на один из звонков. Как она? Почему молчит? Кроме того, Аллену не терпится вручить ей подарок, который у него в руках.
Когда они беседовали с Каяхарой, постучались в каюту.
— Мистер Аллен, вы меня помните? — спросил высокий человек с курчавой бородой.
— Кажется, да… Вы один из военнопленных. И зовут вас Клаус.
— Все верно, кроме того, что теперь я уже бывший военнопленный.
— Извините за оговорку.
— Она мало что меняет. Все мы, на этом пароходе, в плену обстоятельств. Так распорядились жизнь и история. Но будем надеяться, еще этой осенью пассажиры «Йоми Мару» наконец-то вернутся домой. Я — в свою Австрию, а дети — в Россию.
— Вы из Вены?
— Да. Это мой город. Я там родился.
— Вы музыкант?
— Играю на клавесине. Но у меня другая профессия. Я художник-реставратор.
— Теперь вспомнил. Несколько раз видел вас с альбомом в руках.
— Мой альбом уже заполнен. До последней страницы. Хочу его подарить детям.
— Хорошая идея.
— А сейчас я принес другой подарок. Помогите его вручить.
— Кому?
— Одной из воспитательниц. На все деньги, что у меня остались, я накупил здесь, в Нью-Йорке, кистей и красок. И решил перевести некоторые карандашные зарисовки на холст.
Австриец, все еще продолжавший стоять, нагнулся к сумке и достал картину.
— Вот одна из моих работ маслом.
Аллен, равнодушно следивший за его движениями, увидев, чей это портрет, тоже встал.
— Мария… — выдохнул он.
— Да, — сказал Клаус. — Так зовут эту девушку. Она самая красивая на «Йоми Мару» и из всех, кого мне приходилось когда-либо рисовать.
— Согласен с вами, — сказал Каяхара. — Когда мы с мисс Марией были в ресторане, мужчины не сводили с нее глаз.
Слушая эти слова капитана, Аллен тоже не сводил глаз с портрета. Художник выбрал для него фоном штормовой океан. Неистовая стихия, пенные гребни и спокойное, безмятежное лицо молодой женщины. Такое знакомое, родное.
— Уважаемый Клаус, назовите цену. Я покупаю портрет, — предложил Аллен.
— Он не продается. Я уже сказал, что хочу его подарить этой девушке.
— Марии Леоновой сейчас нездоровится.
— Что с ней случилось?
— Сильные головные боли.
— Когда она мне позировала, я видел в ее глазах боль. Что-то мучило ее.
— Господин художник, почему бы вам не встретиться с девушкой чуть позже, когда мы выйдем в море? — предложил капитан.
— Американские друзья хлопочут за меня. И хотят отправить в Европу на пассажирском судне ближайшим рейсом.
— Надеюсь, вы не заберете с собой картину? — спросил Аллен.
Клаус задумался.
— Так и быть. Сделайте это от моего имени, мистер Аллен. Вот мой венский адрес. Напишите, понравился ли ей портрет.
Аллен принял из рук Клауса портрет, и ему показалось, что он обнял Марию.
— Как себя чувствуешь, дорогая?
— Гораздо лучше. Меня усыпил дождь, и мне приснился сон. Но я его не досмотрела.
— Это я виноват, что разбудил тебя. Что же ты видела?
— Много чего видела. Видела маму, склонившуюся над швейной машинкой… Потом бегала по лужам… Видела каток во дворе… Мужика в тулупе, который меня однажды испугал до смерти… Золотую паутину на нашем чердаке, а в ней — зеленую-презеленую муху… Видела папу, он читал нам с сестрой Евангелие… Соседского мальчика Митю, грызущего яблоко… Видела бабушку перед иконкой, ее сгорбленную спину… И дедушку видела, как он закуривает трубку от свечи… А перед тем, как ты разбудил меня, пыталась залезть на дерево. И не удержалась… Видишь, шрам на локте…
Она приподняла рукав.
— Ты хотела бы вернуться назад, в свой сон?
