Вздохнув, она поднялась с кресла.
— Пойдемте к Марии. Портрет в соседней комнате.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НА ВСЁ ВОЛЯ БОЖЬЯ
Соседнюю комнату освещала тусклая лампочка. Пахло старой мебелью и лекарством. Портрет висел в углу. Чуть пониже на деревянной полке стояла голубая вазочка, а в ней восковая веточка флердоранжа.
Александра Матвеевна перехватила мой взгляд.
— На икону похоже?.. Вы так ведь подумали? Мария и есть моя святая, которой я молюсь всю жизнь.
Она замолчала, повернулась ко мне спиной. Голос ее задрожал.
— Помогите отдернуть штору.
Из окна я увидел дворника. Ему снова попался собеседник. В одной руке он держал скребок, другой — жестикулировал. Похоже, запас его историй неистощим.
Теперь, при солнечном свете, портрет выглядел совсем иначе. Так, что захотелось переместить его из угла на середину стены. А флердоранж и вовсе убрать.
— Что скажете? — спросила Александра Матвеевна.
— Превосходный художник! А ваша сестра… Не нахожу слов! Она неотделима от стихии. Ветер, облака, море… Такой портрет можно написать только посреди океана, вдалеке от всего суетного.
— А вот и ошибаетесь. Было, было суетное. От мистера Аллена и миссис Кемпбелл, будь они живы, вы многое узнали бы о наших пароходных буднях.
— Надеюсь это услышать от вас.
— Так тому и быть. Но сначала устроим чаепитие. Наверное, вы не завтракали?
Я и в самом деле проголодался. Но уж очень хотелось послушать Александру Матвеевну. Вот почему, наскоро покончив с бутербродом и проглотив чай, я включил диктофон.
— Иногда я перебираю свою жизнь. День за днем. Как четки. И каждый раз останавливаюсь на одиннадцатом сентября тысяча девятьсот двадцатого года, — сказала Александра Матвеевна, вытирая со лба капельки пота.
— Это день, когда пароход покинул Нью-Йорк? — спросил я, чтобы помочь ей успокоиться.
— Да. Настроение было радостным и даже торжественным. Теперь от встречи с Петроградом нас отделяли уже недели. Совсем немного по сравнению с более чем двумя годами, оставшимися позади. Мы выиграли настоящую битву, в которой принимали участие и девочки нашей группы. Битву против тех, кто вопреки желанию детей решил высадить нас во Франции, а значит, и продлить разлуку с родными. Впрочем, нас с Марией никто не ждал. Мы были сиротами.
Все радовались скорому возвращению домой. Но в глазах своих подружек я видела и грусть. Мы полюбили Нью-Йорк, грандиозный и неповторимый город. Нам казалось, что живут в нем одни хорошие люди. Так, увы, не бывает. Но за две недели пребывания в Нью-Йорке мы не встречали косых взглядов. К нам были участливы и рядовой полицейский, и мэр. А президент, так тот накануне отплытия прислал русским детям теплое приветствие и даже свой портрет с автографом.
Трудные времена переживала Америка. Очереди безработных… Эмигранты показали нам эти длинные очереди. Грустное зрелище… А мы получали подарки. Если сложить их все вместе, то на берегу Гудзона вырос бы еще один небоскреб. В Водсворт, чтобы встретиться с нами, приезжали не только жители Нью- Йорка и его окрестностей, но и гости из других штатов. Несколько семей обратились к Красному Кресту с просьбой об усыновлении. Ничего удивительного! Американская пресса писала о нас много противоречивого. Одни газеты нас представляли круглыми сиротами, чьи родители погибли в Гражданской войне, в других — мы были детьми богатых буржуа, которые отправили нас подальше от большевиков, переждать трудное время.
Позже в советских газетах мы тоже встречали разные небылицы. Якобы Нью-Йорк лишен души и всецело принадлежит золотому тельцу. А небоскребы — это зубы дракона, алчного и ненасытного. В моем книжном шкафу и сейчас стоит книга пролетарского писателя Максима Горького, а в ней — большая статья «Город желтого дьявола».
Александра Матвеевна достала книгу с полки и протянула мне:
— Почитайте на досуге.
Читал я Горького. И даже сдавал экзамены. Книга входила в программу нашего университетского курса. Но после рассказа Александры Матвеевны мне захотелось еще раз полистать ее, освежить в памяти некоторые страницы.
Мы снова выпили чаю. И я стал слушать дальше.
— За три дня до выхода судна в море сестру положили в госпиталь. Наша воспитательница Ирина Викторовна Чичигова скрыла это от меня. Сестра лежала на операционном столе, а я развлекалась. Смотрела кино, ела мороженое… Не могу себе простить!
— Что за болезнь?
— Мастоидит. Воспаление сосцевидного отростка височной кости. Так сказал врач, когда на следующий день я вместе с Ханной Кемпбелл приехала в госпиталь. Меня испугало уже само название болезни, в котором так много слов, и почти все непонятные. Миссис Кемпбелл объяснила проще. Речь идет о гнойном воспалении среднего уха. Чтобы удалить гной, пришлось долбить височную кость. Рядом головной мозг. И это очень опасно. Но операцию проводил опытный врач. И она прошла успешно.
Нас пустили к Марии. Она была слабой, но улыбалась. «Мне гораздо лучше», — успокоила она меня.
Я не захотела оставлять сестру одну. Мне пошли навстречу. И внесли в палату еще одну койку.
После обеда состояние Марии ухудшилось. Поднялась температура. Всю ночь она металась и стонала. Время от времени к ней подходила ночная сестра. Я тоже не могла уснуть и держала ее за руку, пытаясь облегчить страдания. Ближе к утру мы обе уснули и спали до полудня, пока нас не разбудили.
Предстоял врачебный обход. Я привела сестру в порядок. Вытерла ей влажной салфеткой лицо и причесала.
Неожиданно для нас пришел не только хирург, но и судовой врач мистер Девисон. А вместе с ним и любимый нами мистер Аллен с огромным букетом роз. Мария сразу расцвела, щеки ее порозовели. Я хорошо помню тот давний разговор в палате, будто было это вчера.
На вопрос Марии, когда ее выпишут, ответил хирург.
— После операции прошло слишком мало времени, — сказал он. — Могут быть осложнения. Вам следует полежать под нашим присмотром еще несколько дней.
— Но пароход не станет ждать так долго… Ведь верно, мистер Аллен? — спросила она.
— Да, Мария. Уже сегодня колония покидает Стейтен-Айленд. А еще через день «Йоми Мару» снимется с якоря.
Сестра приподнялась с подушки. Из глаз ее брызнули слезы.
— Неужели вы меня бросите? Оставите в этой палате?..
— Конечно же нет, — сказал Аллен как можно спокойнее. — Вот почему я пришел с главным судовым врачом. Но уже осень. Капитан Каяхара не обещает спокойной погоды. А если случится шторм? Сможешь ты выдержать его?
Тут вмешалась я:
— Сможет! Сможет! Я буду ухаживать за Марией.
Одна мысль, что сестра останется в Нью-Йорке, а я уплыву на «Йоми Мару», привела меня в отчаяние. Я тоже заплакала.
— Успокойтесь, — сказал Девисон. — На пароходе есть лазарет. При нем несколько врачей и медсестры. Мы сейчас проведем консилиум и решим, как быть.
Медицинская сестра, молчавшая до сих пор, сказала:
— На все воля Божья… Но я бы не стала забирать девушку из палаты. Слишком она слаба. За ней нужен тщательный уход.
— Все равно сбегу, — вот что ответила на эти слова Мария. Посовещавшись, врачи решили перевести сестру на пароход. Кажется, Райли Аллен был доволен таким решением. Он ничего не сказал, только,
