И все же пароход особенный, не такой, как другие. Потому что на нем его сын и еще тысяча других детей.
Когда Олдс и Кузовков подошли к сходням, первые колонисты уже покинули «Йоми Мару».
Николай Михайлович внимательно провожал глазами каждого подростка, но сына среди них все не было. За эти два года, подумал он, Федя подрос и изменился. Смогу ли я его узнать?..
А Федя в эти минуты вместе с Кузовком находился совсем в другом месте — за пакгаузом. Прекрасное место для собаки, соскучившейся по земле. Здесь, на пустыре, нет мягкой травки, зато много места, чтобы размять лапы.
Каждому из пассажиров хотелось как можно скорее оказаться на берегу. Но Бремхолл решил предоставить право сойти первым Кузовку. Собаке куда труднее было перенести морское путешествие. Вон как она скулит и плачет!
И теперь Кузовок носился как угорелый из одного конца пустыря в другой. Нерастраченная энергия искала выхода. Он радовался свободе и множеству запахов, которые может учуять только собачий нос.
Так и не встретив сына, Николай Михайлович разочарованно развел руками. Олдс его успокоил:
— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Мы обязательно его найдем.
Он подошел к высокому человеку, который только что закончил пересчитывать детей и теперь делал последние пометки в своей тетради:
— Вы Барл Бремхолл? Не так ли?
— Верно. Но мы, кажется, не знакомы.
— Мне вас довольно подробно описал майор Эверсол. Он был прав. Вас ни с кем не спутаешь.
— И все же, кто вы?
— Полковник Олдс. Уполномоченный Американского Красного Креста в Европе.
— Рад вас видеть, полковник. Начальник колонии уже несколько раз спрашивал о вас.
— Сначала помогите нам в одном деле…
— Буду рад.
— Этот господин приехал со мной, чтобы встретить сына.
— Как зовут мальчика?
— Федор Кузовков. Ему тринадцать лет. Скоро будет четырнадцать.
Бремхолл захлопнул тетрадку. Лицо его сразу переменило выражение.
— Вы в самом деле его отец?
— Могу показать паспорт…
— Нет, зачем же… Федя мне говорил, что его отец моряк. А вы в морской форме.
— Да, я штурман.
— Ваш сын где-то рядом. Найти его не трудно. Как только услышите собачий лай, идите на этот звук. И сразу его увидите.
— Вы серьезно?
— Конечно. Действуйте, как я говорю. Не пройдет и десяти минут, и вы встретитесь.
Николай Михайлович вопросительно посмотрел на Олдса. Верно ли ему советуют? Не шутка ли это?
— Не теряйте время, — успокоил его полковник. — Идите к сыну. Хотел бы я находиться рядом, чтобы увидеть, как выглядит лицо самого счастливого человека на свете. Но не стану мешать. Увидимся позже.
Он поднялся на палубу. И уже оттуда помахал рукой. А Николай Михайлович двинулся в том же направлении, что и дети.
У колонистов было много причин для хорошего настроения, и они шумели громче обычного. Казалось, среди этого гвалта невозможно услышать что-нибудь еще. Но, обойдя склад с торца, Кузовков-старший услышал собачий лай, звонкий и веселый.
Им было хорошо вдвоем, мальчику и собаке. Давно они не оставались наедине, как это было на другом берегу, где домом служила перевернутая лодка. И позже, когда они ехали на товарном поезде через всю Америку.
И все же Федя не чувствовал себя так беззаботно, как его четвероногий друг. Мистер Аллен обещал сразу же по приходу связаться с Марселем. Сама мысль, что, возможно, уже сегодня он будет говорить по телефону с отцом, заставляла трепетать сердце мальчика.
Мог ли он подумать, что отец рядом… Совсем рядом! Всего в двух десятках шагов.
Николай Михайлович увидел сына неожиданно, со спины. Но узнал сразу. По рыжим вихрам и ушам, по движениям рук и повороту плеч. Ему ли было не знать Федины повадки.
Еще в раннем детстве Федя удивлял и радовал отца особой ловкостью и сноровкой, которые присущи детям потомственных моряков. Но кто мог подумать, что двенадцатилетний мальчик способен задумать и осуществить грандиозное путешествие!
Десять дней назад Николаю Михайловичу вручили две радиограммы. Первая пришла из штаб-квартиры Красного Креста. Так он узнал, что сын в Нью-Йорке. Другая почему-то была подписана американским полицейским Казимежем Яновским. Не натворил ли чего-нибудь Федя?
С этого дня и пошло. Половина всех сообщений, поступавших на пароход, была на имя старшего штурмана. Вскоре весь «Новгород» знал историю отца и сына Кузовковых. Не знали только о собаке. Это еще больше подогрело бы интерес.
Николая Михайловича провожали наказом — вернуться в Марсель непременно с сыном. А капитан даже обещал зачислить Федю в экипаж младшим матросом.
Первым увидел Николая Михайловича Кузовок.
Мальчик и собака играли в любимую игру. Федя швырял палку. Как можно дальше, в самый конец пустыря. Собака бросалась следом. Снова и снова…
В очередной раз подобрав палку почти на излете и вернув ее Феде, Кузовок заметил незнакомца, неотрывно смотревшего на его маленького хозяина. Взгляд этот был непонятен многоопытному Кузовку. А что непонятно, вызывает опасение. Но Кузовок вырос на берегу моря. А на незнакомце была форма. Такая же, как на капитане Каяхаре. Значит, Феде ничего не угрожает, сделал он вывод. И тявкнув, направил свой влажный нос в сторону незнакомца. Мальчик обернулся и встретился глазами с отцом.
— Папа! Ты уже здесь?..
Руки отца были сильными и ласковыми.
— Я к тебе ехал целую ночь…
— А я к тебе целых два года.
— Как там мама?
— Она тебя ждет.
— Ждет нас с тобой…
— Познакомься с моим другом.
— Как его зовут?
— Кузовок.
— Кузовок?
— Да. Ведь он почти как член нашей семьи. Возьмем его с собой?
— Как скажешь… Но надо и его спросить.
— Он согласен. Правда, Кузовок?
Собака посмотрела сначала на сына, потом — на отца. И наклонила голову.
— Вот видишь, папа.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ПОЛКОВНИК ОЛДС
На территории порта ни единого дерева. Только жухлая трава, припорошенная угольной пылью. Но из рощицы, что по ту сторону забора, прилетают кленовые листья, желтые и багряные.
В море ничто не говорило о приходе осени. Небо продолжало оставаться ослепительно синим. А солнце щедро одаривало теплом. Нормандия же встретила блеклыми красками. Даже солнце здесь другое. Как ромашка, у которой оборвали лепестки. А склоны безлесных холмов напоминают потертый бархат.
Полковник Олдс решил повременить с возвращением в Париж. Он не только переночует на
