полосатый столб, разделяющий Европу и Азию. Сейчас же за их спиной осталась и Азия. А через три недели они высадятся в Северной Америке.
В эти минуты сердца колонистов бились сообща, куда сильнее, чем огромный двигатель «Йоми Мару». А неугомонный ветер романтики поднимал в их душах волнение, для которого в шкале баллов нет определения.
Теперь взгляды детей обратились вперед. Перед ребятами предстал Тихий океан, такой же бездонный и бескрайний, как небо. Они уже знали от своего учителя географии и биологии Ильи Френкеля, почему этот океан называют еще и Великим. Он занимает третью часть поверхности нашей планеты. На его площади могут разместиться все земные материки и острова. И еще останется место.
Полковник Американского Красного Креста Аллен и капитан японского судна Каяхара в это время стояли на открытом крыле ходового мостика.
— Так всегда… Оставляешь за спиной самое близкое. А потом скользишь и скользишь, не в силах остановиться, — сказал Каяхара после некоторого молчания.
— Что же это: инерция или призвание? — спросил Аллен, раскуривая трубку.
— Это неизбежность. Я родился на небольшом острове. У островитянина небогатый выбор. Либо ходить от берега до берега, как это делают заключенные в четырех стенах…
— …Либо оттолкнуться от берега?
— Да, именно так. Первым моим судном была лодка. Ее смастерил во дворе нашего дома мой дед — глубокий старик. Он еле передвигался. Но когда склонялся над корпусом лодки, его было не узнать. Помню, как мы ее волочили вдвоем — старик и мальчик. Едва нос лодки коснулся воды, я запрыгнул в нее, даже не подумав о веслах. Такое нетерпение.
— Глядя на вас, в это трудно поверить. Вы — сама невозмутимость.
— С годами мы меняемся. Я рос. Становились больше размеры судов, дольше рейсы и длиннее расстояния. Росли мои должности. И вот я на «Йоми Мару». Это мой остров, мой второй дом… И моя тюрьма…
— Почему же тюрьма?
— Ну, скажем иначе… Добровольное заточение.
— Дорогой капитан, не сгущайте краски. Вы вольная птица. Парите в голубом небе. А вам принадлежит этот океан. От горизонта до горизонта. И даже дальше. Я думаю, моряки — самые свободные люди на свете. Ведь земное притяжение им нипочем. Они его с легкостью преодолевают. Вспомните, с каким восторгом в глазах ушел отсюда русский мальчик. Уверен, вы помогли ему сделать выбор.
— Мне тоже так показалось. Из него получится хороший моряк.
— Неплохо, если бы и остальные мальчишки подержали штурвал.
— Вы хотите, чтобы я подготовил для России морские кадры? Пятнадцать лет назад мы стреляли, отправляли друг друга на дно.
— Лишний раз убеждаюсь, о чем бы ни беседовали мужчины, разговор непременно приводит их к женщинам или политике, — сказал Аллен улыбаясь. А потом добавил серьезно: — Вы воспитаете не только моряков, но и друзей. Ведь Россия и Япония соседи.
Разговор прервал старший помощник.
— Господин капитан, — сказал он взволнованно. — Я не знаю, как поступить.
— Что случилось?
— Вы должны увидеть сами. Спуститесь, пожалуйста, вниз. «Не имеет ли это отношение к детям?» — подумал Аллен и пошел вслед за японцами.
Чутье не обмануло. На всем палубном пространстве, от кормы до полубака, дети, большие и маленькие, занимались одним и тем же — развешивали белье.
С утра была объявлена большая стирка. Все предусмотрели воспитатели — мыло, горячую воду, тазики. Не подумали об одном — где сушить белье. Но дети нашли выход. Все время им твердили: пароход — это ваш дом. Вот они и стали развешивать рубашки, панталоны, наволочки, носки… Где не хватило рангоута, натянули веревки. Одно плохо — нет прищепок. Зато припекает солнце.
Аллен посмотрел на капитана и его помощника. Они застыли, разинув рты от удивления. Такого им еще не приходилось видеть. Ни на собственном, ни на других судах их Поднебесной империи. Потом японцев прорвало. Они хохотали до слез, хлопая при этом друг друга по плечу. Сейчас уже застыли от удивления дети. С тазиками и бельишком в руках.
Аллен ожидал совсем другого — гнева и разноса. Почему же такое веселье?
— Я представил себе, — сказал капитан, вытирая слезы, — как мой пароход заходит в Сан-Франциско. Его встречают десятки фоторепортеров. А на следующий день на первых полосах снимки… Что за праздник такой на судне? В честь чего вывесили флаги на корабле?
— Вы не сердитесь?
— Зачем сердиться? Это и в самом деле их дом. А в своем доме человек вправе кушать, спать, развлекаться, стирать белье и тому подобное. Даже умереть.
— Зачем же так мрачно?
— На моем судне случалось и такое. Мне приходилось читать заупокойную молитву.
— На «Йоми Мару» такого не случится. У нас нет стариков и тяжелобольных. Зато есть лазарет и прекрасные врачи Красного Креста.
— И замечательный капитан… Вы ведь это хотели сказать, мистер Аллен? — Каяхара хитро прищурил глаза.
— Да, вы меня опередили.
— Время покажет, какой я капитан. Но, по правде говоря, мне кажется, я начинаю свою карьеру сначала. В моих трюмах всегда находился бессловесный груз. Сегодня не так. Увидев на корме белье, я сначала рассердился. А потом ко мне пришло умиление. Я тоже отец. У меня трое детей.
Океан был безмятежным, а солнцу хотелось сказать — «солнышко», таким оно было приветливым и ласковым. Но барометр падал. На судовой кухне готовили шницель. И очень вкусно пахло. Что касается кухни погоды, то она находилась далеко отсюда — на юго-востоке. Где-то за Филиппинами. Но что такое пара тысяч миль для циклона, если он движется со скоростью курьерского поезда.
После обеда решили провести учебную тревогу. Над морем прозвучали четыре протяжных гудка. Дети, одевая на бегу спасательные пояса, бросились к шлюпкам и плотам. Больше всего забот было с малышами, которые не могли завязать тесемки. Во всей этой суете они видели развлечение — бег наперегонки. Воспитатели проводили с ними подобные игры часто. Впрочем, и старшие колонисты, не встречавшиеся пока с морской бурей лицом к лицу, воспринимали учебную тревогу как формальность.
— В этих детях заложена беспечность русского человека, — ворчал старший воспитатель Петр Васильевич Дежорж. — Помните пословицу «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»?
Но детям Дежорж сказал другое:
— Не будьте беспечными. Не забывайте о трагедии «Титаника». Ведь только восемь лет прошло.
На что Ксюша Амелина ответила:
— Вы, наверно, забыли, Петр Васильевич, что «Титаник» столкнулся с айсбергом. А в этих местах айсберги не водятся.
Кажется, только Мария Леонова понимала, что нельзя быть беспечным. Потрясение, связанное с гибелью родителей, никогда не покидало девушку. Море сделало ее и сестру сиротами. Поднимаясь на пароход, она шла как на эшафот. Океан ей внушал панический ужас. Ведь он куда больше Ботнического залива, где утонули папа и мама. Если что, до берега не добраться. Только забота о детях была ее спасением.
Дети грелись на солнышке, бегали по трапам, купались в брезентовом бассейне, устроенном на судне японскими матросами, смотрели кино. А «курьерский поезд» тем временем все мчался. И набирал скорость.
Ночью мальчики проснулись от собачьего плача. Сначала Кузовок только скулил и пытался разбудить своего хозяина. Но Федя отмахивался: «Кузовок, отстань!» Кузовок подошел к Пете Александрову, но и тот повернулся на другой бок. Тогда собака начала перебегать от койки к койке, пытаясь где зубами, а где лапой стянуть одеяло с беспечно спящих людей. Все напрасно!
Тут уж Кузовок не выдержал и, встав посреди трюма, начал горько выть, выражая тем самым свое
