И она смиренно спрашивала божью матерь, долго ли она еще будет терпеть, чтобы Злонравный убивал невинных девушек Фландрии.
Едва пропел петух, как Махтельт встала со своего ложа: взор ее был ясен, горделиво-прям ее стан, высоко поднята голова.
— Я пойду на Галевина, — сказала она. И преклонив колена, Махтельт помолилась всевышнему, чтобы он, укрепив ее силу и отвагу, помог ей отомстить за Анну-Ми, за Молчальника и за пятнадцать девушек.
Рано утром Махтельт вошла в опочивальню сира Руля, который лежал еще в постели, спасаясь от холода. И когда дочь бросилась перед ним на колени, он спросил:
— Чего тебе, милая?
— Сеньор мой отец, дозвольте мне пойти на Галевина!
Эти слова очень испугали Руля, ибо он понял, что Махтельт не может изгнать из своего сердца Анну- Ми и хочет отомстить за нее. И, полный любви и гнева, он сказал:
— Нет, дочь моя, нет, только не ты! Тот, кто пойдет туда, назад не вернется!
Но когда она ушла из опочивальни, ему ни на миг не пришло в голову, что она может его ослушаться.
Махтельт направилась к даме Гонде, которая молилась в часовне за упокой души Анны-Ми. Дочь дала о себе знать, дотронувшись до платья матери.
Дама Гонда оглянулась, и Махтельт опустилась пред ней на колени.
— Матушка, — сказала она, — дозвольте мне пойти на Галевина.
— Нет, дочь моя, только не ты! — отвечала мать. — Тот, кто пойдет туда, назад не вернется!
Она раскрыла дочери объятья и уронила золотое яблоко — грелку для рук — и по всему полу рассыпались горящие угли. Гонда застонала, заплакала и, дрожа всем телом и стуча зубами, крепко прижала к себе Махтельт и долго не хотела ее отпускать.
Но матери ни на миг не пришло в голову, что дочь может ее ослушаться.
И Махтельт пошла к брату. Несмотря на свои раны, он уже встал с постели и сидел на ларе, греясь у разведенного спозаранку огня.
— Брат мой, дозволь мне пойти на Галевина! — сказала Махтельт и с решительным видом остановилась против него.
Молчальник вскинул на нее глаза и сурово смотрел на сестру, ожидая, что еще она скажет.
— Брат, Сиверт Галевин убил нашу кроткую служанку, а она так была мне дорога. То же самое сделал он и с другими несчастными пятнадцатью девушками: он обрек их позору, и тела их и сейчас еще висят на Виселичном поле. Он бич нашей родины, еще более страшный, чем война, смерть и чума. В каждой хижине слышатся плач и стенания, всем причинил он ужасное горе. Брат, я хочу его убить.
Но Молчальник смотрел на Махтельт, не говоря ни слова.
— Брат, не отказывай мне, сердце мое рвется туда, не видишь разве ты, как мне здесь трудно и тяжко! Я умру от горя, если не совершу то, что должна совершить. А если я пойду туда, я вернусь радостная, с песней, как бывало.
Но Молчальник ничего не сказал ей в ответ.
— Ах, ты боишься за меня, — продолжала она, — ведь столько доблестных рыцарей сражались с ним, и все потерпели постыдное поражение, и даже ты, мой отважный брат, еще носишь на себе следы его ударов. Знаю, он начертал на своем щите: «Против меня не устоит никто». Но что бессильны были совершить все, совершит одна. Уверившись в своей силе, он шествует, будто он могучий, как слон, гордый, как лев, — и мнит себя непобедимым. Но когда зверь не чует опасности, охотнику легче убить его. Брат, дозволь мне пойти на Галевина!
Не успела Махтельт договорить, как со стены сорвался прекрасный меч, хорошо отточенный, острый, с расширяющимся лезвием у чаши. Рукоять его была сделана из ливанского кедра и украшена золотыми крестиками. Этот меч в замке чтили как святыню, ибо его привез из крестового похода Руланд де Херне, по прозванию Лев. Никто не смел взять его в руки.
Сорвавшись со стены, меч упал к ногам Махтельт.
— Брат, — воскликнула Махтельт, осенив себя крестным знамением, — славный меч Льва упал к моим ногам. Всемогущий бог объявил свою волю. Надобно повиноваться ему. Брат, отпусти меня к Галевину!
И Молчальник, тоже осенив себя крестным знамением, ответил ей:
— По мне, иди, куда хочешь, только береги свою честь и не урони свой венец.
— Брат, спасибо тебе! — сказала Махтельт.
И отважная дева, которая не пролила ни слезинки, узнав о смерти Анны-Ми и бесчестии брата, содрогнулась всем телом и громко заплакала. В слезах, потоком хлынувших из глаз, растаяли ее горечь и гнев, и, рыдая от радости, она проговорила:
— Брат, мой брат! Настал час божьего суда. Я иду отомстить. И она взяла в руки священный меч. Видя, как она неустрашима, Молчальник поднялся и положил руку ей на плечо.
— Иди! — сказал он.
И она пошла.
Придя в свою горницу, Махтельт поспешно оделась в свои лучшие одежды.
Что же надела прекрасная дева на свое прекрасное тело?
Рубашку из ткани тоньше шелка.
А поверх тонкой рубашки?
Платье из прекрасного фландрского сукна цвета морской волны с искусно вышитым гербом рода де Хёрне, с оторочкой кипрского золотого шитья вокруг ворота и на подоле.
Чем опоясала прекрасная дева свою тонкую талию?
Поясом из львиной кожи с золотыми бляшками.
Что накинула прекрасная дева на свои прекрасные плечи?
Длинный
Что надела прекрасная дева на свою гордую голову?
Прекрасный венец из золотых пластинок, из-под которого спускались до пят ее белокурые косы.
Что взяла прекрасная дева в свою прелестную ручку?
Священный добрый меч, привезенный из крестового похода.
В таком уборе пошла она в конюшню и надела на своего лихого скакуна Шиммеля парадное седло — дивное кожаное седло, разрисованное пестрыми красками, тонко отделанное золотом.
И пустились они в путь вдвоем, и снег падал на них густыми хлопьями.
Не прошло и часу, как Махтельт поехала к Галевину, когда дама Гонда спросила сира Руля:
— Сударь, вы знаете, где наша дочь?
Сир Руль сказал, что не знает и, обратившись к Молчальнику, спросил:
