Фламандские легенды

— Не могу, у чертей тонкий слух и, как бы тихо я ни говорил, они услышат все, что я тебе скажу; а тогда пощады не жди: разом утащат меня в ад.

— Вот этого я совсем не хочу, — отвечала она, — хоть мне и несладко с тобою живется: ничего-то никогда я не знаю, словно чужая в доме. Но, по-моему, все-таки лучше муж-молчун, но спасенный, чем муж-говорун, но осужденный.

— Вот это разумные речи, жена!

— Я всякий день буду молиться о твоем спасении и закажу для тебя мессу в Сен-Бавонском аббатстве.

— Но ведь ты заплатишь за эту мессу деньгами дьявола, — возразил Сметсе.

— Не беспокойся, — отвечала она, — едва эти деньги попадут в церковный сундук, они сразу станут освященными.

— Ну, поступай, как знаешь, жена!

— Господу нашему Иисусу я каждый день буду ставить толстую свечу и пресвятой деве Марии тоже!

— Не забудь и святого Иосифа, — добавил Сметсе, — мы ему многим обязаны.

Глава тринадцатая

О кровавом герцоге.

Между тем исполнились сроки и подошел к концу седьмой год. В последний вечер этого года на порог дома Сметсе ступил неизвестный человек, с виду испанец. У него было мрачное и надменное лицо: тяжелый неподвижный взгляд, ястребиный нос, длинная, остроконечная седая борода. На нем были позолоченные латы весьма тонкой, искусной работы, грудь его была украшена прославленным орденом Золотого руна [22], стан опоясан красивым алым шарфом. Левой рукой он опирался на эфес шпаги, а в правой — держал договор сроком на семь лет и жезл командора.

Войдя в кузницу, он направился прямо к Сметсе, высоко вскинув голову и не удостоив взглядом никого из подмастерьев.

Кузнец сидел в углу и раздумывал, как уговорить дьявола сесть в кресло, когда он появится. Вдруг Флипке приблизился к Сметсе и тихонько шепнул:

— Бас, кровавый герцог здесь. Берегись!

— Плохо мое дело! — сказал себе Сметсе, — вот и конец мне! Альба[23] пришел увести меня в ад.

Меж тем дьявол, не говоря ни слова, взял кузнеца за руку и показал ему договор.

— Монсеньор, — жалобно сказал Сметсе, — куда вы хотите меня увести? В ад? Что ж, я последую за вами. Повиноваться столь благородному дьяволу, как вы, великая честь для меня, маленького человека. Но разве уже пришло время отправиться в путь? Я этого не думаю, а вы, ваша светлость, всегда честно соблюдаете правила и не пожелаете увести меня раньше, чем указано в договоре. А пока что, благоволите присесть! Флипке, подай монсеньору кресло, — самое лучшее в моем убогом жилище, — то широкое покойное кресло, что стоит на кухне рядом с ларем у камина, под изображением святого Иосифа! Хорошенько обмети кресло, малый, на нем не должно быть ни пылинки! Да не мешкай, ведь благородный герцог стоит.

Флипке побежал на кухню и тотчас вернулся назад.

— Бас, — сказал он, — одному мне не под силу принести это кресло, уж очень оно тяжелое.

Сметсе сделал вид, что рассердился, и крикнул подмастерьям:

— Оглохли вы, что ли? Он не может один принести это кресло. Ступайте же помогите ему и, если понадобятся десять человек, пусть все десять и пойдут! Да поживее! Фу, невежи! Неужто не видите, что благородный герцог стоит?

Девять подмастерьев с трудом притащили кресло в кузницу, и Сметсе приказал:

— Пододвиньте кресло монсеньору! А не осталось ли на нем пыли? Клянусь Артевелде! Вот это местечко они не вытерли. Я сам его вытру. Вот теперь кресло чистое, как стеклышко! Благоволите присесть, ваша светлость!

Дьявол сел в кресло и с гордым и презрительным видом огляделся вокруг. Кузнец вдруг упал перед ним на колени и, усмехаясь, сказал:

— Господин мой герцог! Взгляните на ничтожнейшего из ваших слуг, бедного малого, который живет как подобает христианину, служит господу, почитает своих государей и хотел бы, коли будет на то ваша высочайшая воля, прожить таким же порядком еще семь лет!

— Ни минуты не получишь, — отвечал дьявол, — идем, фламандец, идем!

И хотел встать с кресла, но не тут-то было. Он изо всех сил рванулся, из кожи лез вон, чтобы подняться, а добрый кузнец весело приговаривал:

— Ваша светлость желает подняться? Ах, еще рано! Повремените немного, ваша светлость, вы еще не отдохнули после долгого странствия. А оно, смею сказать, было долгим, ведь от преисподней до моей кузницы добрых сто лье, а это длинный путь для столь знатных ног, да идти-то пришлось по пыли! Ах монсеньор, отдохните маленько в этом удобном кресле, ну а если уж вам не терпится поскорей покинуть мой дом, подарите мне еще семь лет, и я дам вам за это свободу и полную бутылку испанского вина.

— Плевал я на твое вино!

— Бас, — вмешался Флипке, — угости его кровью! Это ему по вкусу.

— Парень, тебе же известно, что мы не держим в наших погребах крови, — возразил Сметсе. — Этот Напиток во Фландрии не потребляют, мы предоставляем его испанцам. Итак, прошу извинить меня, ваша светлость! Но мне сдается, что вы жаждете не столько крови, сколько тумаков, и уж я распотешу вашу душеньку, раз не хотите подарить мне еще семь лет.

— Кузнец, неужели ты осмелишься поднять на меня руку? — спросил дьявол, глядя на Сметсе с великим презрением.

— Осмелюсь, монсеньор! — отвечал славный кузнец. — Вы желаете моей смерти, а я забочусь о своей шкуре и имею на то основание, ибо она всегда мне верно служила, и ее от меня не оторвешь. Разве не преступлением было бы так вот сразу и разрушить нашу неразрывную дружбу? Да к тому же вы хотите утащить меня в ад, а там такой смрад стоит от всех проклятых грешников, что жарятся на вечном огне! Уж лучше мне семь лет подряд дубасить вашу светлость, чем идти с вами в ад.

— Фламандец, ты говоришь со мной непочтительно!

— Да, монсеньор, — подтвердил Сметсе, — зато колотить я вас буду предпочтительно.

И с этими словами он с такой страшной силой стукнул дьявола кулаком по зубам, что тот оцепенел от гнева, но пуще всего — от изумления; так изумился бы могущественный король, если бы на него поднял руку ничтожный слуга. Дьявол хотел было броситься на кузнеца, сжал кулаки, заскрипел зубами; от бешенства у него из носа, из глаз, изо рта, из ушей хлынула кровь.

— Никак, вы рассердились, монсеньор? — удивился Сметсе. — Но изволите ли видеть, раз вы не желаете внимать моим словам, я с вами вынужден объясняться тумаками. Я стараюсь этим манером вызвать в вас жалость к моей несчастной судьбе. Ах, благоволите обратить внимание, как мой смиренный кулак молит ваши пресветлые очи дать мне семь лет, выпрашивает семь лет у вашего благородного носа, вымаливает семь лет у вашей герцогской челюсти. Разве эти почтительные затрещины не говорят вашим вельможным щекам, как был бы я счастлив, весел и дороден все эти семь лет? Ах, дозвольте мне убедить вас! Но я вижу, вам нужны иные речи. С вами надо говорить языком каленого железа, наставлять вас языком тисков, умолять вас языком молотов. Ребята, — спросил кузнец подмастерьев, — хотите побеседовать с монсеньором?

— Хотим, бас, — отвечали они.

И вместе со Сметсе они пошли за инструментами. Те подмастерья, что были постарше и потому сильнее кипели гневом, взяли себе самые тяжелые инструменты: некогда по милости герцога они потеряли многих своих родных и друзей, преданных казни огнем и мечом или живыми зарытых в землю.

— С нами бог, — закричали подмастерья, — он отдал врага в наши руки. Бей кровавого герцога, властителя костров, повелителя топоров!