Жоан Фулженсио провел рукой по горлу.
— Но это невероятно, Насиб. Правда, каждая страна имеет свои обычаи…
— Черт знает что, — сказал капитан. — У вас, должно быть, немало кастратов… если учесть, как горячи эти турчанки…
— Но кто велит лезть в чужой дом и воровать то, что принадлежит другому? — вмешался Маурисио. — А потом, честь семьи…
Араб Насиб торжествовал, улыбаясь и приветливо поглядывая на посетителей. Ему нравилось быть хозяином бара, где ведутся такие интересные разговоры и споры, где играют в триктрак, шашки и покер.
— Пойдем сыграем… — предложил капитан.
— Сегодня не могу. Много народу. К тому же я скоро ухожу, пойду опять искать кухарку.
Доктор играть согласился, они с капитаном уселись за столик. Ньо Гало присоединился к ним, он решил сыграть с победителем. Пока встряхивали кости, доктор стал рассказывать:
— Подобный случай произошел с одним из Авила…
Он спутался с женой надсмотрщика, но муж узнал…
— И кастрировал вашего родственника?
— Кто сказал, что кастрировал? Муж ворвался с оружием в руках, но прадед успел выстрелить первым…
Компания стала понемногу расходиться, наступал обеденный час. Направляясь из гостиницы в кинотеатр, появились, как и утром, Диоженес и чета артистов. Тонико Бастос поинтересовался:
— Она только для Мундиньо?
Капитан, игравший в гаман, отозвался, чувствуя, что теперь он в какой-то степени ответствен за поступки Мундиньо:
— Он не имеет с ней ничего общего. Она свободна, как птичка, и если вам угодно…
Тонико присвистнул. Супруги поздоровались с ними. Анабела улыбнулась.
— Пойду-ка и я поприветствую их от имени города.
— Не путайте город в ваши грязные делишки, бездельник вы этакий.
— Осторожно: у мужа, наверно, есть бритва… — сказал полковник Рибейриньо.
Но они не успели подойти к артистам: появился полковник Амансио Леал, и любопытство пересилило — все знали, что Жезуино после убийства укрылся у него в доме. Утолив жажду мести, полковник спокойно удалился, чтобы избежать ареста на месте преступления.
Он прошел, не ускоряя шага, через весь город, в котором, как всегда в базарный день, царило оживление, явился в дом своего друга и товарища времен борьбы за землю и послал известить судью, что предстанет перед ним на следующий день. Он, безусловно, знал, что будет немедленно отпущен с миром и станет ждать суда на свободе, как это обычно бывало в подобных случаях. Полковник Амансио поискал кого-то взглядом и подошел к Маурисио.
— Могу я поговорить с вами, сеньор?
Адвокат поднялся, и они направились вдвоем в глубь бара. Фазендейро сказал что-то Маурисио, тот кивнул и вернулся за шляпой.
— С вашего разрешения я ухожу. — Полковник Амансио раскланялся. — Всего хорошего, сеньоры.
Они пошли по улице Полковника Адами: Амансио жил на площади, где находилась начальная школа.
Наиболее любопытные встали, чтобы посмотреть, как они идут по улице, молчаливые и серьезные, точно сопровождают религиозную процессию или покойника.
— Хочет нанять Маурисио для защиты.
— Ну что ж, это дело верное. На суде будет представлен и Ветхий завет, и Новый.
— Да… Но Жезуино не нужно адвоката. Все равно его оправдают.
Капитан обернулся, держа в руке кости, и сказал:
— Этот Маурисио — лжец и лицемер… Распутный вдовец.
— Говорят, что ни одна негритяночка не выдерживает, попав к нему в руки…
— Я тоже это слышал…
— Впрочем, одна бегает к нему с холма Уньан почти каждую ночь.
В дверях кинотеатра снова появились принц и Анабела, а за ними Диоженес, как всегда с унылым лицом.
Женщина держала в руке книгу.
— Сюда идут… — пробормотал полковник Рибейриньо.
Они встали при приближении Анабелы и предложили ей стул. Книга, оказавшаяся переплетенным в кожу альбомом, переходила из рук в руки. В альбоме были собраны газетные вырезки и рукописные отзывы об искусстве танцовщицы.
— После дебюта я хочу получить отзыв от каждого из вас, сеньоры. Анабела не согласилась присесть («Нам надо в гостиницу») и стояла, облокотившись на стул полковника Рибейриньо.
Она должна была дебютировать в кабаре в тот же вечер, а на другой день — в кинотеатре вместе с принцем, который выступал с фокусами. Он проводил сеансы гипноза и был необычайно силен в телепатии. Они только что закончили пробную демонстрацию для Диоженеса, и хозяин кинотеатра признал, что никогда ничего подобного не видел. На паперти собора старые девы, возбужденные убийством Синьязиньи и Осмундо, наблюдали теперь за Анабелой и мужчинами и ворчали:
— Ну, теперь еще одна начнет кружить им головы…
Анабела спросила своим мягким голосом:
— Я слышала, что сегодня в Ильеусе произошло убийство?
— Да. Один фазендейро убил жену и ее любовника.
— Бедняжка… — растроганно сказала Анабела, и это было единственное за весь день слово сожаления о печальной судьбе Синьязиньи.
— Феодальные нравы… — произнес Тонико Бастос, обращаясь к танцовщице. — Мы здесь живем в прошлом веке.
Принц пренебрежительно усмехнулся, кивнул головой и выпил залпом рюмку чистой кашасы — ему не нравились смеси. Жоан Фулженсио, прочтя похвалы искусству Анабелы, возвратил альбом. Чета распрощалась. Они хотели отдохнуть перед дебютом.
— Сегодня я жду всех вас в «Батаклане».
— Непременно придем.
Старые девы сгрудились на паперти собора, они были шокированы и осеняли себя крестом. Пропащий край этот Ильеус… У ворот дома полковника Мелка Тавареса учитель Жозуэ разговаривал с Малвиной.
Одинокая Глория вздыхала в своем окне. Вечер опускался на Ильеус. Бар начал пустеть. Полковник Рибейриньо отправился вслед за артистами.
К стойке бара подошел Тонико Бастос и облокотился о прилавок возле кассы. Насиб надел пиджак, отдав распоряжение Шико и Бико Фино. Тонико, погруженный в свои мысли, созерцал дно почти пустой рюмки.
— Мечтаете о танцовщице? Это дорогая штучка, на нее придется потратиться… Тем более что и конкуренция будет немалая. Рибейриньо уже нацелился.
— Я думал о Синьязинье. Какой ужас, сеньор Насиб…
— Мне уже говорили о ней и дантисте. Клянусь, я не поверил. Она была такая серьезная.
— Вы слишком наивны. — Тонико сам обслуживал себя на правах завсегдатая бара; он налил еще стакан вина и велел записать в счет; расплачивался он всегда в конце месяца. — Но могло быть еще хуже, намного хуже.
Насиб, нахмурившись, понизил голос:
— И вы плавали в этих водах?
Тонико не стал утверждать, ему было достаточно вызвать сомнение либо заронить подозрение. Он сделал неопределенный жест.
