потому Бакстер решил вернуться к прежней теме. – Не знаю, какой тебе теперь от него будет прок. В последний раз, когда мы с ним встречались, я его малость подержал за яйца. Ты когда-нибудь видела, как выглядят яйца, если их вынуть из мошонки? Черт, надо было мне привезти, показать тебе. – Бакстер посмотрел ей в глаза, она ответила таким же прямым взглядом. Он видел, что Энни не знает, верить ей в правдивость этой истории или нет, но при каждом повторении ее сомнения усиливаются. Бакстер решил на протяжении нескольких дней пока не возвращаться к этому рассказу.
– Надеюсь, – продолжал он, – если этот тип сюда заявится, мне не придется убивать его сразу. Если в капкан не попадет, то на собак нарвется, или мне удастся его ранить, но не убить. Вот тогда я притащу его сюда, и тут ты о нем позаботишься. Удовлетворишь его от души напоследок, а потом я сдеру с него живьем шкуру и выдублю ее…
– Замолчи!
Бакстер поднялся.
– Что ты сказала?
– Прекрати! Прекрати сейчас же!
– Да? Ну-ка, встань.
– Нет.
– Вставай, сука, и делай, что тебе говорят, а то хуже будет.
Энни поколебалась, потом встала.
– Сбрось одеяло.
Она разжала пальцы, и одеяло соскользнуло на пол. Бакстер достал из кармана цепочку с ключом, присел на корточки и снял висячий замок, высвободив кандальную цепь. Потом выпрямился и приказал:
– Иди к дивану, перегнись через боковину и так и стой.
Она отрицательно замотала головой.
Бакстер вытащил револьвер и наставил оружие прямо ей в лицо:
– Делай, что сказано.
– Нет. Можешь стрелять.
Он опустил револьвер к ее животу и проговорил:
– Если я выстрелю сюда, помирать будешь сутки.
Энни не сделала ни одного движения: ей хотелось умереть и было совершенно безразлично, сколько времени займет эта процедура. Потом у нее возникла мысль о детях, и она сразу подумала, не вспомнит ли Кит то, что она ему когда-то рассказывала насчет Грей-лейк. А может быть, он позвонит Терри – Энни молила Бога, чтобы сестра поняла истинный смысл ее оговорки насчет Атланты.
Энни понимала, что они не могут сидеть до бесконечности одни в этом доме, рано или поздно тут кто-то появится, и тогда произойдет стычка, которая скорее всего закончится тем, что Клифф убьет и ее, и себя.
Она колебалась в нерешительности, не зная, что выбрать: дать Клиффу убить себя прямо сейчас или пожить еще немного в надежде, что она сумеет предпринять нечто такое, что позволит положить конец этому кошмару. Она не знала, однако, сколько сможет протянуть в такой обстановке, прежде чем Бакстер окончательно сломит ее. С того момента, как они приехали на озеро, прошло всего три дня, а она уже чувствовала, что сходит с ума: всякий раз, когда Бакстер что-то затевал, она, боясь боли, понемногу отступала перед его извращенной целеустремленностью. Энни сознавала, что в подобном положении неспособна с ним тягаться. Она была всецело в его власти, и даже ее пассивное сопротивление только разжигало его садизм. Но все же становиться его добровольной жертвой она не намеревалась, а потому ответила:
– Иди к черту.
Бакстер опустил револьвер, подошел к камину и сунул кочергу в пламя.
Энни наблюдала за ним. Нет, сейчас он ее не убьет. Пока еще нет. Но то, что он вознамерился сделать, – сделает. Кончик кочерги раскалился докрасна, и Бакстер достал ее из огня и плюнул на это место. Слюна зашипела – Бакстер поднес раскаленный конец к правой груди Энни.
– Мне не хочется этого делать, но ты не оставляешь мне другого выхода, – сказал он.
– Мне тоже не хочется, но ты не оставляешь мне
Бакстер посмотрел на нее, потом проговорил:
– Будет все равно по-моему, не так, так иначе. Ну?
Понимая, что возможности сопротивляться ему у нее почти исчерпаны, Энни повернулась и направилась к дивану. Цепь тащилась за ней по ковру, кандалы стирали кожу на лодыжках.
– Наклонись, – произнес он.
Энни наклонилась, перегнувшись через боковую ручку и упершись руками в подушки дивана. Она слышала, как Клифф поставил кочергу, потом расстегнул пояс с кобурой и куда-то его положил. Он подошел к ней сзади, расстегнул ремень, вынул его из брюк.
– Сейчас ты мне заплатишь за свой умный язычок. И за все те годы, что ты им трепала.
Ее подмывало ответить ему, но она понимала, что, если что-нибудь скажет, это только еще сильнее заведет Клиффа и он будет зудеть до бесконечности, а стоять и дожидаться в столь унизительной позе она не хотела.
– Ладно, делай, что собрался, – сказала она.
– Я хочу, чтобы ты осознала, что тебя ждет и за что именно тебе причитается.
– Черт тебя побери…
Он резко взмахнул ремнем и со всей силы опустил его на ягодицы Энни.
Кит навел бинокль на одно из мансардных окон, выступавшее из наклонной боковой стены похожего на букву «А» дома. Он не сразу понял, что именно он видит, потом разглядел Энни. Киту была видна только верхняя часть ее тела. Она стояла не шевелясь, с обнаженной грудью. Кит видел ее лицо, но с такого расстояния – которое даже с учетом возможностей четырехкратного бинокля все равно соответствовало примерно двадцати пяти ярдам, – разобрать выражение лица ему было трудно. Киту показалось, что Энни чем-то напугана, – впрочем, это могло быть и игрой его собственного воображения.
Вдруг Энни куда-то исчезла, и на том месте, где она только что была, возник Клифф Бакстер. Кит постарался как можно четче навести резкость и увидел, что Клифф сделал какое-то странное движение. До него не сразу дошло, что Бакстер чем-то замахивается – плеткой, ремнем или хлыстом, – но потом он понял, что именно происходит у него перед глазами. Кит опустил бинокль и почувствовал, как живот будто свело изнутри судорогой.
– Что видишь? – прошептал Билли.
– Ничего…
– Разглядел кого-нибудь?
– Да… я… – Кит посмотрел на Билли и выпалил: – Он ее бьет. Я пошел. – Кит схватил винтовку и начал было подниматься, но Билли резко прижал его назад к земле.
– Нет! Лежи! Погоди пока.
Кит прижался к земле. Ему казалось, он слышит все, что происходит в доме, слышит свист хлыста или кнута, звук ударов по голому телу, крики Энни. На самом деле, конечно, слышать он ничего не мог, но у него было ощущение, как будто все это происходит с ним самим.
Энни закричала и от боли, и от неожиданности. Обычно она успевала подготовить себя к первому удару и не издавала ни звука до тех пор, пока боль не становилась совсем уж нестерпимой. Вчера она выдержала молча целых десять ударов и испытала от этого даже некоторое удовлетворение.
– Хотел отвесить тебе пять раз, а теперь получишь все десять, – произнес он. – Считай. А собьешься со счета – начну заново. Готова?
Она не ответила.
–
– Да.
