как бы говоря: «А ты чего не молишься? Наксалит, да?»
Однажды вечером я отправился на базар, купил полдюжины самых дешевых фигурок, представлявших Ханумана и Раму, принес домой и поставил у нас в комнате. Богов у нас теперь было поровну, и мы усердно молились своим божествам каждое утро. Охранник-непалец был с Рамом Парсадом не разлей вода. Врывается как-то к нам и бух на пол большой пластиковый таз.
— Собачек любишь, деревенщина?
И зубы скалит.
В доме жили два шпица — Куддли и Пуддли, так их звали. По разумению богатых, их собачкам следует прислуживать, будто людям, и холить, и лелеять, и выгуливать, и даже мыть! Угадайте, кому выпало мыть барбосов? Я становился на колени, и намыливал шавок, и взбивал пену, и как следует промывал им шерсть, и вытирал, и сушил феном. Потом брал псов на поводок и отправлялся на прогулку. Хожу с собаками по двору, а этот наш непальский король сидит где-нибудь в тенечке и орет-распоряжается:
— Не дергай за поводок! Они не тебе чета! Совсем других денег стоят!
Закончу с Куддли и Пуддли, понюхаю руки —дряблой кожей не пахнет! Псиной зато разит.
Как-то раз мистер Ашок зашел ко мне в гости. В нашу, то есть, комнату. В дверях ему пришлось нагнуться: проем был рассчитан на коротышек-слуг, не на здоровяка вроде него. Зашел, принюхался, подозрительно оглядел потолок...
— Какой ужас, — говорит.
А я-то и внимания не обращал на отстающую клочьями краску, на паутину по углам. Если бы не хозяин, так бы и не замечал.
— Что это здесь так воняет? Окна открой.
Он сел на кровать Рама Парсада, пощупал постель. Похоже, твердая. Мою зависть к соседу как рукой сняло.
(И я словно увидел комнату глазами мистера Ашока, коснулся его пальцами постели, втянул в себя воздух его ноздрями. Я уже впитывал в себя своего хозяина!)
Он рассеянно смотрел на меня и одновременно куда-то в сторону, будто был в чем-то виноват.
— Подыщем вам с Рамом Парсадом спальню получше. С отдельными кроватями. Хоть какое-то уединение.
— Прошу вас, не беспокойтесь, сэр. Я и так словно во дворец попал.
У него вроде как полегчало на душе. Он наконец посмотрел на меня:
— Ты ведь из Лаксмангарха, да?
— Да, сэр.
— Я родился в Лаксмангархе. Но меня сразу увезли. Ты тоже там родился?
— Да, сэр. Родился и вырос.
— На что это место похоже? — И добавил, прежде чем я успел ответить: — Должно быть, там красиво.
— Истинный рай, сэр.
Он оглядел меня с головы до ног, как я его в свое время, когда попал в этот дом.
В глазах его сквозило удивление: как это одна и та же земля, солнце, вода могли породить двух представителей рода людского, столь различных между собой?
— Хочу съездить туда сегодня. — Он поднялся с кровати. — Поглядеть на родные места. Ты сядешь за руль.
— Да, сэр!
Домой! Да во френче, да за рулем машины Аиста, да на короткой ноге с его сыном и невесткой!
Я был готов пасть ниц и целовать ему ноги!
Аист собирался было отправиться с нами — с каким триумфом я бы въехал в деревню, — но в последнюю минуту передумал. И вот мистер Ашок, Пинки-мадам и я сели в «Хонду Сити» и отправились в путь, держа курс на Лаксмангарх.
Я вез супругов впервые в жизни — доселе только Раму Парсаду выпадала такая честь. Норовистая, своевольная машина была мне в новинку, и я молил богов, чтобы чего не напортачить.
С полчаса они молчали. Женщина была очень сердита. Я это почувствовал, сам не знаю почему. Температура, что ли, в машине поднимается, если атмосфера напряженная.
— Чего ради мы едем в такую глушь, Ашоки?
Заговорила, наконец!
— Это мои родные места, Пинки. В этой деревне жили мои предки. И я там родился, только отец отправил меня подальше еще мальчишкой — из-за коммунистов-террористов. Я подумал, тебе будет интересно...
— Так когда мы уезжаем? — спросила она ни с того ни с сего. — Когда возвращаемся в Нью-Йорк?
— Я еще не решил. Скоро.
Она помолчала минутку. Ушки у меня были на макушке. Если молодые вернутся в Америку, на кой нужен второй водитель? Со
Мистер Ашок мурлыкал песенку из фильма и не замечал, что творится с женой.
— Полное блядство!
— Ты о чем, Пинки?
— Ты лгал, что мы вернемся в Америку, — ведь так, Ашок? Ты и не собираешься уезжать.
— Не надо при шофере, Пинки. Потом поговорим. Я тебе все объясню.
— Да при чем тут шофер! Он слуга, и только. Опять норовишь от разговора увильнуть...
Сладкий цветочный аромат поплыл по салону, и я уже знал, что она пошевелилась, поправила на себе одежду — ведь это запах ее тела щекотал мне ноздри.
— И зачем нам шофер? Почему бы тебе самому не сесть за руль, не тряхнуть стариной?
— Пинки, это тебе не Нью-Йорк, водить самому машину в Индии... ты посмотри, что творится на дороге! Правил никто не соблюдает, люди перебегают улицу где хотят, чистое безумие!
На проезжую часть перед нами на полной скорости выкатился трактор, изрыгающий плотные клубы черного дыма.
— Эй, он же по встречной едет! О чем этот тракторист думает?!
Встречка, не встречка... Я сам такой. Вроде движение у нас левостороннее, только не припомню, чтобы хоть кто-то принимал это правило близко к сердцу.
— А коптит-то как! Нет, Пинки, если я здесь сяду за руль, свихнусь мигом!
Мы ехали вдоль реки, асфальт кончился, пошли сплошные выбоины и ухабы, мимо проплыли три более-менее одинаковые лавчонки, торгующие более-менее одинаковыми товарами: керосином, благовониями и рисом. Каждый встречный провожал нас взглядом. За машиной бежали дети. Мистер Ашок махал им рукой и призывал Пинки-мадам сделать то же самое.
Внезапно детей как ветром сдуло: мы пересекли границу, за которой начинались усадьбы богатых. Посторонним вход воспрещен.
У ворот владения Аиста нас дожидался слуга; не успели мы остановиться, как он распахнул дверь и коснулся ног мистера Ашока:
— Маленький принц, наконец-то! Заждались мы вас!
На обед к мистеру Ашоку и Пинки-мадам прибыл Кабан — дядя как-никак. Я немедля отправился на кухню и сказал слуге:
— Я так люблю мистера Ашока — позволь мне прислуживать им за столом!
Тот согласился. Впервые я оказался рядом с Кабаном и как следует его рассмотрел. Он постарел, сгорбился, только черные острые зубы и торчащие кривые клыки были все те же. Трапезу им подали в столовой — роскошном помещении, обставленном массивной старинной мебелью. С высокого потолка свисала громадная люстра.
— Какой милый дом, — произнес мистер Ашок. — Здесь все преисполнено великолепия.
— Только не люстра, — возразила Пинки-мадам, — больно уродливая.
— Твой отец
