Зато есть Клетка.
Никогда еще за всю историю человечества, господин Цзябао, долг меньшинства перед большинством не был таким громадным. Горстка людей — меньше чем 0,1% населения — до того вышколила остальные 99,9%, не менее сильных, талантливых и умных, приучила их к такому безусловному раболепству, что дай большинству право свободно распоряжаться собственной жизнью, как они тут же отвергнут твой дар, да тебя же и проклянут.
Приезжайте, посмотрите сами. Каждое утро миллионы людей встают с рассветом, в грязных, переполненных автобусах едут на работу в шикарный хозяйский дом, где за жалкие гроши наводят чистоту, моют посуду, ухаживают за садом, кормят хозяйских детей, растирают хозяйские ноги. Я не испытываю никакой зависти к богачам из Америки или Англии: разве у них есть слуги? Разве они понимают толк в том, что такое благоустроенный быт? Ни бельмеса они в этом не смыслят.
Думающий человек вроде вас, господин Премьер, сразу задаст два вопроса.
Почему Петушиные Клетки безотказно срабатывают? Что удерживает в них людей?
И потом: может ли человек вырваться? Что, если в один прекрасный день шофер сбежит с деньгами хозяина? Какая жизнь его ждет?
Отвечаю на оба вопроса, сэр.
Первое. Человека держит в клетке не что иное, как честь и гордость нашего народа, драгоценный сосуд любви и самопожертвования, коему наверняка отведено достойное место в хвалебной оде, которую вам вручил наш премьер. То есть
Второе. Вырваться на свободу может тот, кто готов отдать свою семью на растерзание. Его близких хозяева будут жестоко преследовать, избивать до смерти, жечь заживо. Разве нормальный человек способен на такое? Только мерзкий выродок.
Какой-нибудь Белый Тигр. Послушайте, сэр, как пробиваются наверх из низов.
Возвращаюсь к основной теме.
В Нью-Дели, в национальном зоопарке, над клеткой, где сидит белый тигр, висит табличка: «Представь себе, что ты сам в клетке».
Когда я увидел эту надпись, мне даже смешно стало.
Тоже мне задачка. И что тут такого?
День-деньской торчал я в своей одиночке, скрючившись под накомарником. Выйти куда-нибудь страшно. Никто не звонит, не велит подогнать машину. Никто мной не интересуется.
Все, жизнь кончена. Я сяду в тюрьму за убийство, которого не совершал. Я трясся от страха, но мне и в голову не пришло сбежать. Или там пойти к судье и рассказать правду. Клетка не пускала.
Каково мне придется в тюрьме? — никак не шло у меня из головы. Как мне вести себя с сокамерниками, сильными, волосатыми, грязными?
Мне вспомнилась история из еженедельника «Убийство»: некто уверял соседей по камере, что у него СПИД, только бы не опустили. Где же этот номер, уж я бы и текст вызубрил, и жесты заучил! Хотя... вдруг меня примут за педика, если скажу про СПИД? Вот уж тогда мерзавцы натешатся вволю.
Положение у меня было безвыходное. Сквозь ячейки сетки я беспомощно глядел на отпечатки ладоней безымянного строителя на штукатурке.
— Мышонок!
На пороге комнаты появился Меченый.
— Твой хозяин уже звонок оборвал.
Я упал на подушку. Меченый подошел к кровати, прислонил к накомарнику свое темное лицо и розовые губы.
— Мышонок, ты заболел? Тиф? Холера? Лихорадка денге?
— Да нет. Я здоров.
— Рад слышать, — осклабился он перед тем, как удалиться.
Наверх я тащился точно приговоренный к смерти на виселицу. Ступенька, еще ступенька, вестибюль, лифт... Вот и тринадцатый этаж.
Дверь открыл Мангуст. Ни тени улыбки на губах, лицо непроницаемое.
— Сколько можно тебя ждать? Отец приехал. Хочет поговорить с тобой.
Сердце у меня забилось. Так Аист здесь? Вот кто спасет меня! Уж от него будет больше проку, чем от двух его сыновей. Он — хозяин старой закваски и сумеет защитить слугу.
Аист развалился на диване, вытянув бледные ноги. Завидев меня, он заулыбался, и я подумал: «Это он потому, что спас меня!»
Оказалось, ничего подобного. Будет он забивать себе голову всякой чепухой вроде моей судьбы. Есть вещи поважнее. Вот, например:
— А-а-а, Балрам. Разотри-ка мне хорошенько ноги. Дорога такая долгая. На поезде пришлось ехать.
Руки у меня ходили ходуном, я слишком сильно пустил горячую воду и забрызгал собственные ноги. Они тоже тряслись — только сейчас заметил, — прямо колени подгибались. И струйка мочи стекала по ляжке.
Я глубоко вдохнул, изобразил радостную улыбку и с тазиком в руках приблизился к Аисту.
— Позвольте ваши ноги, сэр.
— О, — только и сказал он, закрыл глаза и сладко застонал. И чем блаженнее он стонал, тем пуще я старался. Теперь у меня тряслось все тело и сама собою качалась голова.
Мангуст и мистер Ашок сидели у телеэкрана и резались в какую-то компьютерную игру.
Дверь в спальню распахнулась, и на пороге показалась Пинки-мадам. Ненакрашенная, под глазами синяки, лоб весь в морщинах.
Увидев меня, Пинки-мадам оживилась.
— А шофера вы поставили в известность? —спрашивает.
Аист промолчал. Мангуст и мистер Ашок не отрывались от экрана.
— Никто так ничего ему и не сказал? Ну что за блядство! Его же посадить собирались!
— Надо ему сказать, — отреагировал мистер Ашок, а Мангуст бровью не повел.
— Ладно, — процедил он наконец. Мистер Ашок повернулся ко мне:
— У нас есть свой человек в полиции, и он передал, что свидетелей нет. Так что, Балрам, твоя помощь не понадобилась.
У меня гора с плеч свалилась. Тазик под руками вдруг сильно накренился, вода пролилась. Я засуетился. Аист открыл глаза, тюкнул меня по башке и вновь зажмурился.
Пинки-мадам бросилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. (Кто бы мог подумать, господин Цзябао, что изо всей семьи только у нее, у дамочки в короткой юбчонке, пробудится совесть?)
Аист заморгал и проводил ее тяжелым взглядом.
— Совсем рехнулась эта женщина. Хочет разыскать родственников девочки и заплатить им. Чистое безумие. Можно подумать, мы все здесь убийцы.
Он сурово поглядел на мистера Ашока:
— Жену надо держать в узде, сынок. Как мы в деревне.
Опять шлепнул меня по голове:
— Вода остыла.
Еще целых три дня я растирал ему ноги. Однажды утром у Аиста заболел живот, и Мангуст велел отвезти отца в «Макс» — одну из самых знаменитых в Дели частных больниц. Со своего места за рулем я смотрел, как Мангуст и старик входят в сверкающую стеклянную дверь. Туда-сюда сновали доктора в белых халатах. В вестибюле была чистота словно в пятизвездочной гостинице.
Назавтра я отвез Аиста с Мангустом на вокзал. Купил хозяевам лакомств в дорогу, проводил до вагона, подождал, пока поезд тронется, вернулся домой, помыл машину. А потом отправился в ближайший храм Ханумана и вознес благодарственную молитву.
Смертельно усталый, забрался под свой накомарник и провалился в сон.
Проснулся от того, что кто-то в моей комнате зажигал и гасил свет.
