пальцы.
— Четыре, — подсчитал наконец он.
— Четыре? Но я надеюсь, что вы не собираетесь употреблять их все? Мне не нужна опера, мне нужен шлягер. Нет, четыре — это многовато.
— А сколько… употреблять? — робко поинтересовался композитор.
— Ну, если принять во внимание, что одной нотой пользуются церковные хоры, двумя нотами — армейские оркестры, а четыре ноты, как мы выяснили — уже опера, то для шлягера вполне достаточно трех. Три ноты — вот залог успеха. Это я вам как музыкант музыканту говорю. Ну да ладно, оставим музыку перейдем к прозе, а точнее, к ее разновидности поэзии. Что у нас со стихами? Словесное сопровождение к мелодии готово?
— Есть. Есть, есть, есть, — ответил сочинитель, перерывая старую потрепанную тетрадь. — Вот, из моей старой лирики на любовную тематику. Прочитать?
— Не надо, я вам верю. Только не забудьте вворачивать в припев английские слова. К примеру… м-м… ай лав ю… м-м… ай вонт ю… А потом два раза: вот ду ю ду? Вот вам и готовый припев. В остальных песнях просто меняйте эти выражения местами. Записали?
Через час служебная надобность привела председателя в АТП № 16, через два он был уже в налоговой инспекции, через три — улаживал организационные вопросы с заводилами национал-патриотической организации.
Заботы, мелкие и покрупнее — отбирали уйму времени. Потап даже не успевал предаваться возвышенным мыслям о кладе. Он думал о нем лишь вечерами, когда, усталый и разбитый, запирался в детской после двух рабочих смен. И если раньше Мамай терпел лишения ради того, чтобы поскорее добраться до сокровища, то теперь он добирался до сокровища ради того, чтобы поскорее кончились эти лишения. И часто вспоминал эфиопа. Беглый подмастерье был, конечно, паскудным компаньоном, но без него стало скучно. К тому же на Гене всегда можно было согнать зло и запугивать им соратников.
Впрочем, пока еще райкомовцев удавалось держать в узде. На последнем политзанятии им было разъяснено, что товарищ Степан уехал за медалями для особо отличившихся в подготовке акции. Тех же, кто будет уклоняться от партийных поручений, представитель IV Интернационала по возврaщении станет репрессировать собственными руками. Все силы подпольщиков были брошены на выполнение задания. Неудобство заключалось в том, что все они работали по отдельности и выходили из-под контроля Потапа.
Участия в общем деле не принимал лишь товарищ Цап. Но на то у него были веские причины — он был занят. С тех пор как увеличилось поголовье свиней, вольный фермер целиком погряз в животноводстве.
Первые три дня Афанасий Ольгович крепился. Глядя, с какой резвостью толстомордик морщинистый поглощает все съедобное и несъедобное, свиновод тешил себя надеждой, что не пройдет и полгода, как подопечный превратится в громадного трехцентнерного хряка.
— Ну что, брат, наберешь три центнера? — бывало, спрашивал Афанасий Ольгович, поднося Куксу очередное ведро помоев.
Повизгивая от нетерпения, поросенок бросался на еду и, застенчиво косясь на хозяина, как бы говорил: 'Наберу, брат. Отчего же не набрать? Я уж постараюсь'.
Но вскоре надежды Цапа стали таять. В его душе поселились сомнения.
Нет, аппетит у Кукса не пропал. Напротив, он возрастал с каждым часом. Это-то обстоятельство и беспокоило фермера. Толстомордик жрал не только то, что дают ему, но и объедал Катьку. Свинья чахла и хирела на глазах. И Афанасий Ольгович понял: полгода ему не продержаться. Для того чтобы прокормить Кукса в течение этого срока, придется продавать дом и все хозяйство.
Соразмерив свои возможности с потребностями толстомордика, вольный фермер решил откармливать кабанчика не больше месяца.
Утром свиновод привозил на санках пищевые отходы из столовой завода ЖБК; в обед — из детского сада 'Ласточка'; вечером Кукс пожирал то, что не доели за день учащиеся СПТУ № 18. Благодаря всем этим усилиям через месяц десятикилограммовый поросенок должен был прибавить в весе еще хотя бы килограммов тридцать. Количество уничтожаемой еды неминуемо грозило качественно преобразить Кукса. Закон диалектики о переходе количества в качество рано или поздно должен был заработать. Иначе и быть не могло.
И действительно — не прошло и двух недель, как животное стало претерпевать качественные изменения.
Но эти изменения фермера не радовали…
После тщательных измерений и взвешиваний выяснилось, что толстомордик все-таки поправился, на один килограмм. Но единственной частью тела, на которой это отразилось, была голова. Рыло Кукса по величине своей быстро догоняло Катькино, в то время как туловище оставалось тощим и поджарым.
— Сорок кило минус одиннадцать будет двадцать девять, — соображал Афанасий Ольгович, отрешенно глядя на обжору, — осталось двадцать девять килограмм… Это ж сколько еще месяцев тебя кормить, чтобы набралось сорок?
Кукс в ответ на это только прятал бесстыжие глазки и жалобно скулил, словно предчувствуя, что до сорока килограммов ему не дожить.
Но столь низкие темпы роста огорчали Цапа гораздо меньше, чем другие изменения, происходящие с кабанчиком. Сначала на спине и шее Кукса вылезла редкая рыжая щетина. Озадаченный прочими неприятностями, Афанасий Ольгович не придал этому большого значения. Не придавал он значения до тех пор, пока щетина не стала превращаться в шерсть и расползаться по всему телу. Это уже выпирало за рамки всякого приличия. Вдобавок ко всему толстомордик морщинистый от пятака до хвостика покрылся складками и морщинами, оправдывая таким образом свою породу. Создавалось впечатление, что на его тщедушное тельце надели шкуру здорового кабана.
Кормилец и нахлебник стали друг друга стесняться.
Афанасий Ольгович ходил вокруг Кукса кругами и думал о том, что надо что-то делать: либо продавать дармоеда, либо…
Будто угадывая нехорошие намерения хозяина, толстомордик его все больше сторонился и постепенно дичал. Но так или иначе, с довольствия толстомордика не сняли, хотя рацион его теперь заметно сократился.
Цап по-прежнему возил питомцу пищу и руководствовался при этом, очевидно, исключительно гуманными соображениями.
В отличие от соседа Мирон Мироныч питал гораздо меньшую любовь к животным. Жизнь сделала его сердце черствым, а руки — грубыми. И этими грубыми руками Коняка ловил собак, маленьких. Но им в данном случае двигала вовсе не антипатия к четвероногим, а корыстные мотивы и рекомендации товарища Брэйтэра.
Разумеется, прежде чем толкнуть соратника на такой шаг, Льва Ароновича мучили душевные терзания. Он долго колебался.
Душевные терзания начались с того момента, когда товарищ Мамай взял с магната обязательство предоставить шубу, натуральную.
Под шубой натуральной предполагалась шуба соболиная или что-то в этом роде. Но ни соболей, ни чего-то в этом роде в пригородных степях давно не видели. Из всех пушных зверей там водились только суслики, из пушнины которых, даже если очень исхитриться, шубы не получится. В лучшем случае из нее получится пальто. Итак, суслики отпали сами собой. Зато собаки! Собак на козякинских улицах водилось в изрядном количестве. В самом деле, почему бы не взять в дело собак? Может, это негуманно? А шить шубу из соболя — гуманно? Чем, собственно, соболь хуже собаки? Только тем, что у него лучше мех. Китайцы, к примеру, не только делают из собак верхнюю одежду, но и едят их прямо в ресторанах. Ну, допустим, подать пса на ужин — это уже слишком, но вот содрать с него шкуру!..
Помучившись и попереживав подобным образом, Лев Аронович принял разумное
