Светлана

горячей во­дой, мохнатое полотенце и Костины домашние тапочки.

Тапочки оказались малы. Костя, надев их на босу но­гу и примяв задники, прошлепал из кухни по коридору и с удовольствием посмотрел на белые простыни и знако­мое пушистое одеяло.

Уже лежа в постели, он спросил по возможности рав­нодушным тоном:

 — Кто этот Очкарик там, у Зиминых?

 — Какой «Очкарик»? — переспросила мама. По зву­ку ее голоса было ясно, что она уже поняла какой.

 — Ну... Очкарев, Бочкарев? Как его там?.. Студент тоже.

 — Алеша Бочкарев? Он на одном курсе с Надей.

 — Здесь живет или в Москве?

 — Здесь, на Первомайской улице. Да неужели ты его не помнишь? Он у меня был одним из самых прилежных читателей. Впрочем, он постарше вас. Когда он кончал, ты, по-моему, еще не очень чтением интересовался...

 — Должно быть, главный отличник у них? — презри­тельно фыркнул Костя.

 — Да, он как будто хорошо учится.

Главный отличник... И Надя главная отличница... Занимаются вместе... Живет вредоносный Очкарик на Первомайской улице... И ездят они каждый день вместе в институт. Очкарик отдает Наде свой плащ, если дождь пойдет... Очкарику Александра Павловна говорит: «Ведь вы ее до самого дома проводите?»

Мама потушила верхний свет и поцеловала Костю:

 — Спи, милый!

Укладываясь поудобнее, Костя пробормотал что-то о своей ненависти к тыловым крысам. Но мама всегда лю­била справедливость.

 — Между прочим, он был контужен под Сталингра­дом, — сказала она, — и после этого его демобилизовали.

 — Кого? — хмуро переспросил Костя, уже прекрасно поняв кого.

 — Алешу Бочкарева.

Мама осторожно дотронулась до Костиной забинто­ванной руки:

 — Не болит?

 — Нет.

Он взял мамину руку и прижал ладонью к своей щеке:

 — Мама, я дурак?

 — Пока не замечаю этого.

Перед тем как начать видеть сон, Костя успел поду­мать, что его мама обладает ценным и редким (для роди­телей) качеством: у нее есть чувство юмора.

А Зинаида Львовна долго еще не ложилась. Ей был дорог каждый час, каждая минута, которые ее мальчик проведет с ней. Она сидела в темноте и слушала его ды­хание.

Она разбудила его ровно в шесть. Ее удивило, как бы­стро он проснулся и встал, удивила неторопливая быстро­та его движений.

Он вошел в кухню со стаканом в руке:

 — Горячая вода есть?

Он стал наливать из чайника.

 — Постой, детка, — сказала она. — Еще не вски­пела.

Когда Зинаида Львовна вернулась в комнату, она увидела, что «детка» сидит перед зеркалом и намыливает кисточкой щеку. Зинаида Львовна всплеснула руками:

 — Котя, ты бреешься!

Разумеется, Надю пришлось ждать. Костя это пред­видел и вышел из дому с запасом в десять минут. Костя ходил по террасе и поглядывал в сторону Первомайской улицы, откуда, по всей логике вещей, должен был по­явиться ненавистный Очкарик.

Он появился гораздо позднее, когда Надя и Костя уже пересекли базарную площадь. Он появился вдалеке, в другом конце площади, и, приветственно помахав длин­ной рукой, исчез за домами. Он шел к станции парал­лельной улицей, самым неудобным путем, который толь­ко можно придумать, и самым грязным путем.

На платформе Костя увидел его еще раз, опять из­дали. Приветственный взмах длинной руки — и Очкарик понесся к самому дальнему вагону, в хвосте поезда.

О, деликатный Очкарик! Ладно, живи, Очкарик! Учись в институте вместе с Надей, можешь даже отдавать ей свой плащ, чтобы она не промокла под осенним дождем! А я повоюю и за тебя, поскольку ты герой Сталинграда. Но дай мне эти две недели почувствовать себя по-настоящему дома. Дай мне хоть на минуточку — по утрам и вечерам — забывать, что я младший лейте­нант Лебедев, и быть просто Костей Лебедевым.

Учись, Очкарик! Но помни, что ты должен учиться хо­рошо, ты должен учиться отлично, не напутай чего-ни­будь со своей счетной линейкой, помни, что ты учишься не только за себя, а и за меня — младшего лейтенанта!

X

Иван Иванович всегда входил в класс со звонком. Ни на полминуты раньше, ни на полминуты позднее. А в конце урока — последняя фраза объяснения, короткая пауза и вместо точки звонок, возвещающий перемену. Каким образом, ни разу не взглянув на часы, Иван Ива­нович умел так точно рассчитывать свое время, было загадкой для всей школы.

Иван Иванович преподавал математику в старших классах, а арифметику только в четвертом «А», временно заменяя заболевшую учительницу.

Девочки из старших классов спорили, даже пари дер­жали: может ли Иван Иванович опоздать или пропустить урок? Утверждали, что может, конечно, только новички, Все хоть немного знавшие Ивана Ивановича понимали, что это случай невероятный.

Вот и сегодня. Не успела старательная и старенькая тетя Мариша в школьной раздевалке подойти к рубиль­нику и оборвать на высокой ноте звон, разносившийся по всем этажам, а Иван Иванович уже в дверях.

Девочки как-то особенно дружно и четко встают, са­дятся...

Вот уже неделю Светлана встает и садится вместе с почти еще незнакомыми девочками, и каждый раз это доставляет ей острую радость.

Сначала было трудно привыкнуть к строгому распо­рядку дня и к тому, что она почти все время на людях. Слишком долго Светлана была предоставлена самой се­бе, слишком большой перерыв был в ученье.

Поражала, трогала, а порой и утомляла забота о ней. О Светлане заботились не просто из жалости или по до­броте, как было в эти страшные годы.

Воспитательницы и няни в детском доме, учителя в школе жили заботами о детях — это было их любимое дело.

Ребята выходили каждое утро стайкой из детского дома — те, кто учился в первую смену. Уже в переулке мальчики сворачивали направо, а девочки налево — в свою школу. В широких, светлых коридорах, в простор­ных светлых классах девочек из детского дома уже невоз­можно было отличить от других школьниц: они станови­лись школьницами, как все. Почти все эти девочки уже давно жили в детском доме, у них не было такого боль­шого перерыва в ученье, как у Светланы. Ее сверстницы учились в шестом или седьмом классах. В четвертый «А» вместе со Светланой входили только маленькие Аня и Валя Ивановы, неразлучные близнецы, тихие, скромные, старательные, похожие друг на друга.

Светлану очень угнетало, что почти все девочки в классе были на два, а то и на три года моложе ее. Хоро­шо еще, что ростом невелика — кто не знает, сколько ей лет, и не заметит разницы, — но она чувствовала себя настолько взрослее их! Ей сразу понравилась ее соседка по парте — Галя Солнцева, с ясными голубыми глазами и толстенькой короткой косой с золотистым завитком на конце.

Понравились Лена Мухина и Маруся Пчелкина, объединенно называемые «мухи», — еще одна