– Повезут его прямо в район, потом в область. Потом будем за него голосовать. Отдадим все как один. Наилучший механизатор. При орденах и почете. Костюм и галстук есть? – между прочим поинтересовался Тимофей Иванович.
– Есть, есть, – поспешно ответила Раиса.
– Потому что придется ехать в Москву, – объявил Тимофей Иванович, выпивая еще стаканчик. – Отведут вам квартиру. Гаврила будет заседать, а ты – по магазинам. Уж кое-что купишь. Моя Шураня говорит…
Речам Тимофея Ивановича не было бы конца. Но тут заурчал трактор. Сам хозяин подъехал ко двору. Счастливая Раиса кинулась встречать дорогого мужа.
– Гаврила! Ты слыхал…
А когда она обернулась, ища своим словам поддержку, на высоком крыльце стояла недопитая бутылка, закуска, а сам Тимофей Иванович был уже далеко.
Он махнул с крыльца, через забор, и заулком кинулся к речке, ненадежную кладь перешел и лишь там, в займище, почувствовал себя в безопасности.
Здесь, над речкой, было совсем тихо. Старинные вербы высились над водой, заслоняя густой куделью солнечный свет и жар, и потому спокойные воды были темны. У берегов мелочно светили чашечки лилий. Голубые и красные стрекозы потрескивали сухими крыльями. Но осень уже пускала желтые кораблики листьев по гладкой воде. По берегам отаву скосили и свезли. В пустых огородах – лишь кое-где россыпь старых коричневых огурцов на посохших плетях.
Поодаль, на Денисовом плесу, склонился над удочками Шаляпин, чернобородый бобыль, первый на хуторе рыбак. Тимофей Иванович подвернул к нему, проверил улов. Три карасика плавали в ведре.
– Н-негусто, – сказал он.
Шаляпин лишь вздохнул.
– А выпить у тебя нет? – поинтересовался Тимофей Иванович.
– Нету, – прогудел Шаляпин. – Алексей Яковлевич заказал рыбы. Обещал постановить.
– Да это… – разочарованно протянул Тимофей Иванович. – Ты это когда поймаешь…
– К обеду должен, – решительно ответил Шаляпин, подсек и выудил еще одного карасика. – Бери удочки, садись. Наловим, щербы наварим.
– Н-нашел дурака, – ответил Тимофей Иванович. – А где гарантия? Она, может, сидит, эта рыбка, поглядывает на тебя, щерится да шиш кажет. Н-нет, нервы не железные. Ты тут гостей никого не видел, отпускников?
Приезжие люди всегда к речке устремлялись, для баловства: искупаться да выпить над водой. Но нынче над речкою никого не было.
Шаляпин выловил еще карасика, но до ведра было далеко и Тимофей Иванович пошел прочь, предупредив:
– Тебе если поставят, меня не забудь. Я где-то здесь, на близу.
Он перебрался через речку, прошел садами и огородами и выбрался на улицу возле дяди Архипа и Рабуновых, у водопроводной колонки. Клавдия Рабунова вышла со двора за водою, первое ведро набрала, склонилась к нему глотнуть водички.
– Запалилась… – засмеялся Тимофей Иванович.
Клавдия ответить не успела, болезненно сморщилась, хватаясь за щеку.
– Зуб, что ли? – спросил Тимофей Иванович.
Клавдия покивала головой, а когда боль сошла, объяснила:
– Цельный месяц мучаюсь. Коронки спали. Надо бы в район, а когда… Там в день не управишься, сроду очередюка. Хозяйство не кинешь… – пожаловалась она.
Тимофей Иванович раздумывал недолго.
– Какие коронки? – спросил он. – А ну, открой рот, закрой глаза.
Клавдия послушно открыла рот и показала те зубы, с которых коронки снялись.
– А где они, коронки? Не потеряла? Пойдем поглядим?
Он подхватил ведра и направился во двор. Клавдия вынесла коронки, показала. Тимофей Иванович повертел их, прикинул и сказал:
– Это можно все сделать. К-капитально. На месте.
Клавдия глядела недоверчиво.
– Чего глядишь? Я по этому делу в армии три года, при санчасти. Только что операции не делал.
– Правда? А не испортишь? – нерешительно спросила Клавдия.
Ненадежный был человек Тимофей Иванович, все это знали, но, с другой стороны, уж очень хотелось легкой помощи.
– Дура! – обрезал ее сомнения Тимофей Иванович. – Всю жизнь спасибо будешь говорить. Сейчас поставим, к-ка-питально, и выдадим замуж.
Так тверд был Тимофей Иванович, что нельзя было ему не поверить. «Видно, и впрямь может», – подумалось Клавдии.
И Тимофей Иванович уже искал инструмент и занимался делом. Конечно, ни в каких даже санитарах он не ходил, но самому ему однажды коронки ставили. Этого было вполне достаточно.
Он прочистил коронки шилом, убрал остатки раствора, тройным одеколоном их промыл, подбадривая себя: «Поставим… Цемент надо развести, и пойдет. А может, клею взять у деда Архипа». Имелся у деда Архипа хороший клей, из города привезенный, в желтом иностранном тюбике.
– Все надо делать к-капитально, а не скрозь пальцы, – приговаривал он, гоняя Клавдию за ватой да бинтом. – Воды принеси. К-конечно, кипяченой. В медицине соображать надо.
Размыслив, Тимофей Иванович решил ставить коронки на клей: «Кость клеит, железо клеит – пойдет».
И через полчаса коронки празднично посверкивали у Клавдии во рту.
– До вечера ничего не ешь, – предупредил Тимофей Иванович, получая оплату самогоном.
Стакашек он на месте выпил, опробуя, а две бутылки забрал с собой. За клей деду Архипу налил, по- честному. Одну бутылку спрятал в тернах, на берегу, для завтрашнего опохмелья. Шаляпина угостил. Осталось и еще, в кармане, поплескивало.
Солнце вставало к полдню. Тимофей Иванович с початой бутылкой в кармане пошел было к кузне, чтобы поговорить с людьми, но вдруг раздумал.
На усадьбе деда Архипа, в задах, лежали сухие дубки на дрова. Тимофей Иванович шел-шел да и присел на них. Сразу расхотелось куда-то идти. Здесь было хорошо сидеть: под хмельком, на теплом солнышке. И хутор был вокруг как на ладони: амбары, кузня, колхозная контора, конюшня, а рядом – дома, а за домами – речка со старыми вербами. За усадьбой Солонича – покатый курган, с которого пацаном на салазках катался, на лыжах; потом в женихах хороводился. Теперь вот сивый, седой, а курганик все такой же стоит, зеленый. Уже дочери с него откатались и отхороводились, слава тебе Господи, и скоро – пусть не завтра, но скоро – пронесут его мимо курганика за амбары, к кладбищу. Оно лежало видное: полсотни крестов среди желтого жнива. «Унесут, – с усмешкой подумал Тимофей Иванович. А потом – еще спокойнее: – Не нынче же и не завтра».
От кладбища по дороге тащилась старая Митревна с мешком за плечами. И чем ближе подходила она к домам, тем медленнее делался шаг ее.
Тимофей Иванович резво поднялся навстречу, подхватил мешок и саму старуху и усадил ее на колоду.
– Ноги подыграли… – охала Митревна.
– За яблоками ходила?
– За ими, за ими, Тимоша.
– Кто тебя посылает? Иль молодых нет? Ты уж годы свои выжила, мешки тягать, – укорял Тимофей Иванович.
– Взаправду, взаправду, Тимоша, – отдышалась Митревна, – Нет могуты, отживаю. Да меня и не гонит никто. А нетерпение. Ныне яблоки в садах удалися, веришь, мостом лежат, земли не видать. Вот и тягаю помаленьку, для скотины.
Просторный колхозный сад, давно заброшенный, еще родил, а порой даже щедро, как в нынешнем
