она специально поменяла дежурство с ночного на дневное, потому что в воскресный день занятий в университете не было, а значит, можно было поработать в госпитале днем и хоть одну ночь выспаться. Так что сейчас, идя через госпитальный парк, она старалась не расплескать свою усталость и сонность, а поскорее донести их до дому, до кровати.
Возле старого дуба Таня все же остановилась – она всегда останавливалась здесь. Дуб был даже не старый, а древний, ему было четыреста лет. Он остался от большого дубового леса, вырубленного еще до революции, когда строили этот дом для фабриканта Асеева. В бывшем асеевском доме, точнее во дворце, и располагался теперь госпиталь.
Странное это было здание! Таня не очень-то разбиралась в архитектурных стилях, но даже она видела, что здесь они составляют затейливую смесь и снаружи, и внутри. В доме была широкая мраморная лестница, и резные, темного дерева панели на стенах, и причудливая лепнина на потолке, и расписные плафоны. Много было в этом доме такого, что делало бы жизнь в нем пленительно прекрасной, если бы не была эта жизнь для его нынешних обитателей наполнена горем и болью.
Дуб стоял посередине усадебного парка, и, проходя мимо него, Таня каждый раз думала, что вот точно такой же дуб подсказал князю Андрею, что жизнь не кончена в тридцать три года.
Но сейчас она все-таки очень устала, поэтому торопилась домой и возле дуба почти не задержалась. В хирургическое отделение, где Таня работала санитаркой, поступили сегодня новые раненые, все тяжелые, и за день ей ни разу не пришлось присесть.
Она жила совсем рядом с госпиталем, на той же улице через один дом. С жильем Тане полгода назад, когда она только пришла в Тамбов, повезло необыкновенно, вряд ли кому-нибудь из эвакуированных повезло так, как ей. Старушка, которая сразу велела звать себя не по имени-отчеству, а тетей Маришей, пожалела одинокую, растерянную, измученную московскую девочку и сдала ей жилье, хотя у девочки не было никаких вещей, чтобы платить ими за него, и денег тоже не было, да если бы и были деньги, то они все равно мало чего стоили.
Подходя к дому, в котором нашла пристанище, Таня каждый раз любовалась им, хотя бы мимолетно. Он так же был достоин восхищения, как госпитальный дворец, хотя напоминал скорее теремок, только почему- то на европейский лад.
Тетя Мариша рассказывала, что когда-то здесь была дача купца Толмачева, у которого она работала кухонной девчонкой. Справа в доме была башенка, слева резное крыльцо, да и весь он был украшен резьбой, его наличники и карнизы выглядели, как подзоры на рукодельной скатерти. Даже не верилось, что в таком красивом и необыкновенном доме могут жить самые обыкновенные жильцы. Но именно так и было: комнаты бывшей купеческой дачи давно уже стали простыми жилыми комнатами.
Послышался топот, и в конце улицы показались всадники – шла кавалерийская часть. Таня остановилась. Она уже подошла к своему дому, переходить через улицу ей было не нужно, и всадники ей поэтому не мешали. Она просто смотрела, как они идут.
Они не скакали, а направляли коней неторопливым шагом. Было в их движении что-то такое живое и беззащитное, от чего сжималось сердце. При взгляде на них совсем не казалось, что вот сейчас они накатят лавиной и победят всех врагов, как в сказке. Очень уж не сказочные враги им теперь противостояли…
– Таня! – вдруг услышала она.
Таня вздрогнула – голос донесся из конного строя. Но кто ее мог оттуда звать?
Один всадник отделился от остальных и направился к ней. Она смотрела почему-то не на него, а на коня. Конь был гнедой, большой и усталый. И только когда этот усталый конь остановился перед нею, Таня подняла глаза.
Сверху, с коня, на нее смотрел Дима. Он смотрел тем внимательным взглядом, каким смотрел всегда, – словно думал о чем-то своем, но вместе с тем это «свое» было непонятным образом связано с Таней, и получалось поэтому, что он думает о ней. И какой же это был взгляд! Такой знакомый, такой родной, что, встретив его, Таня почувствовала, как охватывают ее счастье, слезы, восторг – все одновременно.
– Дима… – проговорила она. – Дима! Как же ты здесь?
Любых слов, любых вопросов, любых взглядов было мало, чтобы выразить то, что она чувствовала сейчас!
– Нас перебрасывают, – сказал он. – Сформировали часть и перебрасывают. На фронт. Я так и думал, что все-таки тебя встречу, Таня.
– Я здесь рядом живу! – задыхаясь от счастья, воскликнула она. – Господи, Дима! Прямо в этом доме. Но как же ты… Куда же ты?!
Она вдруг поняла, что сейчас, вот прямо сейчас он вернется в строй и исчезнет, так же неожиданно исчезнет, как появился, и, может быть, она никогда, никогда больше его не увидит. И ничего не успеет сказать ему, спросить…
Кто-то окликнул его из строя, и оклик прозвучал командно, жестко, резко.
– Женька живой, все в порядке. Я постараюсь прийти, – торопливо сказал Дима. – Вот в этот дом, да?
– Да! Дима, приходи, пожалуйста! Обязательно!
Она крикнула это уже ему в спину. Дима повернул коня, через мгновенье оказался в строю, а еще через мгновенье исчез. Исчез! Кони шли мимо, топая и пофыркивая, а его уже не было, Таня напрасно провожала взглядом всадников.
– Пожалуйста!.. – глотая слезы, повторила она. – Как же так?
Глава 3
– Ох и затейливая ты, Татьяна! И парень твой тоже. – Тетя Мариша качала головой, оглядывая не столько Таню или Диму, стоящих перед нею, сколько коня, которого Дима держал в поводу. – Куда ж я его дену-то, а? У нас и сарая даже нету, не то что конюшни.
– Тетя Мариша, ну он же никому не помешает! – Таня смотрела на нее умоляюще. – Постоит во дворе, и все.
– А как ржать станет, соседей перебудит? Ладно, – вздохнула тетя Мариша. – Пускай уж стоит. Что ж теперь, если парень на фронт уходит. Пойдем, – обратилась она к Диме, – покажу, куда поставить. Вон туда, под навес.
Вид у нее все-таки был недовольный, и Таня догадывалась, почему: не из-за неудобств, которые могут быть связаны с конем, а из-за племянника Жорки. Тетя Мариша не скрывала, что имеет на Таню виды именно в связи с этим племянником, который работал на сортировочной станции, имел бронь и, навещая тетку по выходным, многозначительно поглядывал на ее московскую жиличку.
До тети-Маришиного племянника Тане и раньше не было дела, а сейчас ей не было дела ни до кого и ни до чего. Она была так счастлива, что Дима не исчез, все-таки пришел! Все самое главное, что было в ее жизни, было главным и для него тоже, и когда она увидела его, то поняла, что это главное по-прежнему есть на белом свете и не исчезнет никогда.
Дима отвел коня под навес и вернулся к ожидавшей его у крыльца Тане уже один, без тети Мариши.
– Вот туда, – сказала она, показывая на башенку с правой стороны дома. – Вот там я живу.
Дима посмотрел на красивую башенку так, как будто спросил ее о чем-то. Таня улыбнулась. Ей показалось, что война давно закончилась. Вернее, что никакой войны никогда не было и быть не могло.
– Пойдем скорее, – сказала она. – А то картошка остынет.
Комната, которую занимала Таня, была вообще-то не комнатой, а чердачной каморкой под крышей. То есть это когда-то, при купце Толмачеве, она была каморкой, куда, наверное, складывали старые вещи, а в последние двадцать пять лет считалась полноценной комнатой, в которой были прописаны сын и невестка тети Мариши. Оба они были на фронте, жилплощадь оставалась за ними, но на всякий случай тетя Мариша поспешила ее сдать, чтобы соседи не позарились. Может быть, этим и объяснялось ее сочувствие к Тане: приметливая тетя Мариша сразу догадалась, что интеллигентная девочка не подстроит ей какую-либо гадость, чтобы заполучить каморку насовсем. Да и московская же она, на что ей тамбовская жилплощадь?
– Хорошо у тебя, – сказал Дима, когда, поднявшись по узкой лесенке, они вошли в Танину комнату. – Как в сказке про Царевну Несмеяну.
– Разве я Несмеяна? – улыбнулась Таня.