науськивал его собрата, чтобы тот поскорее вошел в раж. Шпоры у петухов были обвязаны тряпицами, дабы избежать случайных ранений. Стоя вплотную к ограждению из мешковины, Хемингуэй, Каликсто Монтенегро и Рауль Вильяррой молча наблюдали за происходящим, и лицо писателя напряглось, когда Стриженый наконец отпустил петуха и птицы бросились друг на друга, хлопая крыльями, угрожающе вздымая свои смертоносные, но сейчас чисто бутафорские шпоры и подбрасывая в воздух древесные стружки, которыми была устлана арена… Стружки. Конде видел, как они шевелятся под ногами у бойцов, и все понял: того человека похоронили в единственном месте, где свежевскопанная земля не вызывала подозрений. После того как могила была засыпана, сверху вновь уложили стружки.
Уже не торопясь, Конде вернулся к дому и уселся на ступеньках у входа. Если он прав, то Маноло должен выйти сейчас с документом, датированным третьим октября 1958 года. Поэтому он ничуть не взволновался, услышав голос лейтенанта, шедшего к нему с распиской в руках:
— Вот она, Конде.
— Сколько он ему заплатил?
— Пять тысяч песо…
— Огромные деньжищи. Даже для Хемингуэя.
— Кто такой Каликсто Монтенегро?
— Один весьма странный работник. Хемингуэй рассчитал его в тот день, заплатил компенсацию и, если я не ошибаюсь, посадил на «Пилар» и отправил в Мексику.
— И из-за чего весь этот сыр-бор?
— Я думаю, он был единственным свидетелем убийства агента ФБР… Хотя уверен, что не он один видел, как того хоронили в загоне для петушиных боев.
— Но кто все-таки убил этого типа?
— Пока не знаю, но возможно, мы сумеем узнать это прямо сейчас. Если, конечно, ты не очень торопишься и согласишься съездить со мной в Кохимар.
— Добрый день, Руперто.
— Это опять ты?
— Да. Но главное не это, а то, что на сей раз я пришел с полицейским. Дела-то у нас неважнецкие. Вот знакомьтесь, это лейтенант Мануэль Паласиос.
— Больно щуплый для лейтенанта, — проворчал Руперто и улыбнулся.
— И я того же мнения, — подхватил Конде и уселся на камень, который облюбовал еще утром. Руперто же по-прежнему сидел, прислонившись к дереву, напротив речного причала, в своей красивой панамской шляпе. С тех пор он ни на шаг не сдвинулся со своего места, и казалось, что они с Конде только что прервали разговор. О том, что время не стоит не месте, свидетельствовала лишь зажатая между пальцами Руперто сигара, докуренная почти до самого конца и распространявшая вокруг едкий запах горелого табачного листа.
— Я знал, что ты вернешься…
— Я не слишком опоздал? — полюбопытствовал Конде, указывая Маноло на соседний камень. Лейтенант поднял его и перенес поближе к дереву.
— Как посмотреть. Для меня время — совсем другая штука. Вон взгляните. — Он поднял руку. — Это как если бы я находился там, за рекой…
— В тени деревьев, — докончил Конде.
— Вот именно, в тени деревьев, — подтвердил Руперто. — Оттуда многие вещи видятся по-другому, разве не так?
Конде кивнул и вынул сигарету. Маноло поерзал на камне, оказавшемся чересчур жестким для его худых ягодиц. Он глядел на старика и старался угадать, какую стратегию изберет его друг.
— Ладно, Руперто, здесь, а не за рекой все представляется мне следующим образом: вечером второго октября пятьдесят восьмого года в усадьбе «Вихия» был убит агент ФБР. Его звали Джон Керк, если вас это интересует и если Тенорио вам этого еще не сообщил…
Конде подождал реакции Руперто, но старик по-прежнему высматривал что-то скрытое от глаз Конде за рекой, в тени деревьев: возможно, свою смерть.
— Хемингуэй уехал с Кубы четвертого числа, странным образом прервав работу над очень важной для него книгой. В результате он так ее и не закончил. Он улетел в США — по его словам, чтобы встретиться там со своей женой, уехавшей туда раньше. Однако третьего числа он рассчитал Каликсто, выплатив ему компенсацию. Дал ему пять тысяч песо. Громадные деньги, не правда ли?
Старику явно стало жарко. Он снял свою замечательную шляпу и провел ладонью по лбу. Руки у него были несоразмерно большие, испещренные морщинами и шрамами.
— Нормальная выплата составляла бы двухмесячное жалованье, самое большее трехмесячное… Каликсто получал сто пятьдесят песо. А сколько платили вам?
— Двести. Мы с Раулем больше всех получали.
— Да. Он и вправду хорошо платил, — произнес Маноло.
Находиться в роли бессловесного наблюдателя всегда было для него что нож острый, но Конде неизменно заставлял его сдерживаться и сейчас укоризненно взглянул на лейтенанта, призывая соблюдать уговор, как делал это в былые времена, когда они были самой востребованной парой полицейских в отделе, потому что Старик, лучший начальник из всех, кто когда-либо возглавлял следственное управление, всегда ставил их вместе и даже закрывал глаза на кое-какие нарушения, если это шло на пользу расследованию.
— Этого самого Джона Керка убили двумя выстрелами, — продолжал Конде, одновременно рисуя что- то прутиком у себя под ногами. — Стреляли из автомата Томпсона. Такой автомат был у Хемингуэя и бесследно исчез. В доме его нет, и, как мы выяснили, Мисс Мэри не забирала его после смерти писателя. Это было оружие, которое он очень любил, если не ошибаюсь, оно даже фигурирует в его романах. Вы помните этот автомат?
— Да. — Старик вновь нахлобучил шляпу. — Из него расстреливали акул. Я сам не раз из него стрелял.
— Да-да, тот самый. Убитого агента похоронили на территории усадьбы, но не в первом попавшемся месте, а в загоне для петушиных боев, располагавшемся довольно близко от дома. Смели стружки, вырыли яму, опустили туда труп вместе с полицейским жетоном и засыпали землей. А сверху снова набросали стружек, чтобы никому и в голову не пришло, что здесь могила… Если не ошибаюсь, это произошло третьего числа еще до того, как рассвело и в усадьбе появились другие работники.
Губы старика чуть шевельнулись в мимолетной улыбке, что заставило Конде засомневаться в том, правильной ли дорогой он идет или же заблудился на одной из темных тропинок прошлого. Поэтому он решил пойти до конца.
— Думаю, что в погребении участвовали три-четыре человека, чтобы управиться с этим делом как можно быстрее. И еще я думаю, что этого американца убил один из этой троицы: Каликсто Монтенегро, Рауль Вильяррой или ваш хозяин Эрнест Хемингуэй. Но не слишком бы удивился, если бы узнал, что его убил Торибио Стриженый… Или вы, Руперто.
И опять Конде тщетно дожидался реакции, но старик был по-прежнему неподвижен, словно находился где-то далеко, куда не долетали слова бывшего полицейского, где не свирепствовала удушающая послеполуденная жара и не донимали уколы памяти. Конде, опустив глаза, закончил свой рисунок: изображенное на нем отдаленно напоминало катер с двумя шестами над палубой, плывущий в бушующем море.
— И тут на сцене появляется «Пилар», — сказал он и указал прутиком на рисунок.
Руперто медленно опустил голову и посмотрел.
— Не похоже, — изрек он.
— В первом классе я не сдал экзамен по рисованию и ручному труду. Это моя беда… Даже бумажные кораблики и те не научился делать, — сокрушенно пожаловался Конде. — Тем не менее «Пилар» действительно отплыла третьего и отвезла Каликсто в Мексику. Хемингуэя не было на ее борту, так как он должен был готовиться к отъезду с Кубы. Но вы-то там были, поскольку катером управляли только вы двое. И еще кто-то из «Вихии» плыл с вами в качестве матроса. Рауль или Торибио? Я думаю, последний, так как
