остерегайся…
Во время всего разговора на разведчиков то и дело нападал смех, и, чтобы себя не выдать, они поодиночке и вместе бегали смеяться за сарай. Даже Егор Ефимыч обеспокоился:
— Чего вы взбегались? Аль животы расстроились?
— Да сразу у обоих! — подхватила тетя Маруся. — Должно, зеленых яблок налупились!
Разведчикам стало еще смешнее, и пришлось убежать в поросячий загон, чтобы все думали, будто это они над поросятами смеются.
Потом туда заглянул озабоченный Витюша и пожаловался:
— Этот Ефимыч чокнутый, а ушлый! Но только что-то не верится мне, чтобы он в ясновидении хоть сколько-нибудь петрил… По-моему, Ефимычу слабо! Поумней его люди есть, и то не получается… Но вот как он шланг нашел? Думаю, думаю — никак не допру! Тут, по-моему, какое-то недоразумение буквально!
Подойдя к баку, Витюша принялся разглядывать шланг, словно хотел на нем прочитать, как он уполз из леса и опять привинтился на свое место…
А разведчики, выбрав удобный момент, улизнули с хозяйственного двора так же незаметно, как и появились.
Когда они вернулись в штаб, там, пользуясь временным отбытием начальства, уже вовсю хозяйничала обнахалившаяся пленная, которая все в штабе перерыла, перевернула и устроила форменный кавардак. Штабной стол был застлан толстой белой бумагой, сберегаемой командующим для черчения особо важных карт и планов, а теперь частично погубленной, так как все края она постригла зубчиками, наподобие кухонной клеенки. Посредине стола зачем-то стоял букетик в баночке, а все оперативные карты и планы были смешаны в одну стопку, что совершенно недопустимо: если в случае внезапной тревоги потребуется освежить в памяти какой-нибудь важный документ, а его сразу и не найдешь.
Но главное, на стенке была прилеплена картинка невоенного содержания: птица с веткой, а генералиссимус А. В. Суворов, штурмующий Альпы, был перевешен и приткнут сбоку, где его и не разглядишь.
А личный состав забыл боевые навыки, превратившись в каких-то домашних хозяек, и она разослала всех по своим поручениям: рядовой Перфишка вязал веник, разведчики лазили по сливовому дереву, доставая ей сливы порумянее, она снизу указывала, какую рвать, какую не нужно, а рядовой Роман стоял возле вчерашней детской коляски, задвинутой в тень, и зачем-то махал над ней лопухом.
Когда Шурка приблизился, чтобы узнать, в чем дело, Роман махнул этим лопухом на Шурку и зашипел громким шепотом:
— Тихо!.. А то разбудишь…
— Кого? — тоже шепотом спросил Шурка.
— Ребенок тут… Спит… Только сейчас замолчал…
Действительно, внутри коляски среди всякого белого и кружевного виднелась маленькая головка, круглая и лысая, как тыквушка.
— Чей? — удивился Шурка.
— Она привезла… — вздохнул Роман и, отойдя с Шуркой в сторону, печально пожаловался: — А мне велела мух от него отгонять… Вот и стою… А то еще проснется! Он тут без вас все время кричал, мы не знали, как его прекратить…
Очевидно углядев над ребенком подозрительную муху, Роман на цыпочках побежал обратно, занося лопух над головой, как саблю, а Шурка пошел к Наташке.
— Чего тут ребенок делает? — грозно спросил он. — Что за беспорядок!
— Не ори! — пронзительным голосом закричала Наташка. — Это соседкин Антошка, она ушла и мне поручила! Значит, по-твоему, такого маленького нужно одного бросать? Вот так новости!
— Что ты… — присмирел Шурка от ее резкого голоса и воинственного вида. — Только им здесь не место…
— Не плачь, сейчас отвезу!!.. — презрительно фыркнула Наташка и, вынув из карманчика чьи-то часы, глянула на циферблат. — Ой, одна минута всего осталась! Она сказала, чтобы мы Антошку нисколечко здесь не задерживали! Свои часы вот дала…
Она повезла коляску с Антошкой из сада и на прощание строго приказала:
— В беседке полы не топтать, пока не высохнут!
Подождав, когда она отъедет подальше, бойцы во главе с Шуркой направились прямо в беседку, чтобы хоть немного побыть вольно в своем штабе. Там они принялись независимо расхаживать по вымытому полу и критиковать Наташку, пока ее нет.
— Чистоту тут развела! — ругался Перфишка, евший вишни. — Вот тебе чистота — тьфу!
Он плюнул косточкой на чистый пол, но потом испугался, поднял косточку и спрятал в карман.
Разведчики Зубан и Голован с обидой пожаловались.
— Людей насильно моет! — сказал Зубан. — Водой!
— И полон глаза им мыла напускает! — добавил Голован.
— Антошек разных натащила! — вздыхал Роман. — Да еще мух от них отмахивай, как все равно детский сад ей тут…
— В детсаду таких маленьких даже в малышовую группу не берут! — сообщил Зубан, знавший порядки детских садов.
— Моя беседка, что хочу, то и делаю! — расходился Перфишка. — Зачем тут веник? Возьму вот сейчас и обратно изломаю!
Схватив только что связанный им самим веник, он повертел его в руках, поставил обратно в угол и вспомнил:
— Даже свою собственную родную сестру не велит дразнить! Вот так новости! Командует тут! Я не люблю, когда надо мной командуют!
И, покосившись на командира Шурку, добавил:
— Посторонние всякие…
— У нас уже есть командир! — поддержал его Калиныч. — Пускай он один командует!
И обратился к Шурке:
— Чего ты не командуешь, а ей все разрешаешь? Через нее всю войну запустили!
— Как же я буду командовать, когда она нисколько не дает? — оправдывался Шурка. — Не успеешь начать, а она захватывает! Только рот раскроешь…
— А ты ей не вели!
— Как же я ей не велю, когда она как вытаращится да как заорет!.. Мешает, не дает спокойно воевать… Как от нее отвяжешься?
— Ты командир, ты и думай! — зловредно сказал Перфишка.
И хоть не любил командующий Шурка скандалов с девчонками, мастерицами на всякие споры, ругню и прочие неприятности, но ободрился поддержкой всего личного состава и решил:
— Отстранить ее из пленных путем приказа! Сейчас составим приказ!
— Давай составляй! — обрадовались бойцы. — Скорей давай! А то она скоро вернется!
— Но только так пиши, чтоб она не очень разозлилась… — осторожно посоветовал Перфишка.
На Шурку нашло вдохновение, и он, сев за стол, мигом набросал на листке бумаги строгий, но не обидный
«Секретный приказ № 00231.
Приказываю всему личному составу с сегодняшнего дня срочно отбыть в неизвестном направлении. Поэтому нахождение всех пленных в плену строго воспрещается! Заход всех без исключения пленных в штаб тоже строго воспрещен.
Приказ был зачитан перед личным составом и горячо одобрен. Начштаба Калиныч замысловато расписался, достал из кармана круглую штабную печать, доставшуюся ему в наследство от дедушки, подышал на нее и оттиснул в низу листка: «Фельдшер Михей Иванович Мухортов».
— Вот так! — удовлетворенно сказал Шурка и, еще раз прочитав хорошо составленный приказ,
