шоссе, как принято) — жест демократичный: современное искусство не всегда элитарно. Это жест просветительский: с помощью искусства проводится культурная санация района. Видали когда-либо жители этого — будем откровенны — не лучшего из московских уголков произведения свободной мысли? Пора привыкать!
Ворчливых бабушек из соседних подъездов („Устроили тут, жить людям не даете!“) сменили элегантные дамы в вечерних туалетах. Началось лазерное шоу. Зеленый лазер стрелял из окна галереи на бульдозер, стоявший во дворе. Лучи постепенно складывались в знакомый образ Моны Лизы. Это — проект художника Стремовского „Мона Лиза против бульдозера“, посвященный 30-летию двух памятных событий. В 1974 году знаменитая картина Леонардо приехала в Москву, — тогда москвичи занимали очередь, чтобы ее увидеть. Потом „Джоконда“ уехала, а на московском пустыре художники-нонконформисты устроили выставку. Публики было мало, зато было много чекистов и несколько бульдозеров, которые смели экспозицию. И вот через тридцать лет после визита „Моны Лизы“ и разгрома „бульдозерной выставки“ „Анжелика Файн Арт“ выставляет актуальных художников, наследников нонконформистов. За тридцать лет их искусство стало респектабельным, его не громят бульдозерами, а увозят на лимузинах, а бывшего нонконформиста Осипа Стремовского награждают премией „Соотечественник года“. Так что „Мона Лиза“ победила бульдозер. Искусство восторжествовало! Выставкой Осипа Эмильевича Стремовского откроется серия мероприятий — москвичам покажут шедевры Ворхола, Ле Жикизду и Тампон-Фифуя. Здесь же пройдут экспозиции Олега Дутова, Эдуарда Пинкисевича, Лили Шиздяпиной, Снустикова-Гарбо и других.
На открытии выступали первые лица города. Восхищались дизайном и говорили о том, какая молодец Анжелика Кротова, — устроила истинный праздник».
Было что праздновать! Обобщая достижения, следовало сказать, что свобода (воплощенная в произведении Леонардо, от которого вели родословную свободолюбивые творцы) победила тоталитаризм (воплощенный в бездушном бульдозере). Чем не повод для торжества? Как ни прытко перо Ротика, угнаться за буйством праздника не по силам было и ему. Как в двадцать строк втиснуть вышитое стразами платье хозяйки и фейерверк, заказанный парижскому пиротехнику? А жареные поросята, что появились на столах с букетами левкоев во рту? Так остроумная Анжелика передала привет лучшей подруге — Белле Левкоевой, известной просветительнице.
В юности девушки дружили, по слухам, ходили в одну школу, теперь их сблизила профессия галериста. Дамы хихикали, поминали некоего Валеру Пияшева, иных приятелей молодости. Анжелика извлекала из недр памяти новые имена: а этого помнишь? Какой мужчина, восклицала Белла Левкоева и, слегка преувеличивая энтузиазм, закатывала глаза. А этот? О, какой активный! Кем были упомянутые активные мужчины, сторонний наблюдатель догадаться не мог — скорее всего, речь шла о диссидентах, правозащитниках, активистах — о той интеллигенции, что подготовила сегодняшний праздник свободы.
А праздник шумел, набирал силу. Как это обычно бывает в бальных залах столицы, гости успевали все: и накушаться калорийной пищи, и напиться дорогими напитками, и приобрести незаурядные знакомства.
Актуальный художник, Филипп Преображенский, тот самый, чей аквариум с пляшущим человечком погиб в галерее Поставца, сумел пристроить последнее произведение — говорящую собаку. Собственно, это был ремейк произведения, уже имевшего место в истории искусств, но что с того: разве Попова, Мондриан, Карл Андре и Родченко не рисовали те же квадратики, что и Малевич? Собакой был сам Филипп, он раздевался донага и лаял, перемежая лай революционными призывами. Ефрем Балабос пригласил мастера в подмосковную усадьбу — сторожевым псом. Будку посулили Преображенскому, горячее питание, приличное жалованье. Художник колебался недолго. Стабильное положение при усадьбе Балабоса гарантировало непосредственную близость к тому, кого, собственно, ты и намерен эпатировать. Ты получаешь возможность облаивать капиталиста, а он за это платит зарплату. И Преображенский согласился.
Николай Ротик, пожилой юноша, сновал меж гостями, продавая горячее перо. Свободолюбивые взгляды, впитанные с детства, позволяли писать решительно обо всем, не будучи рабом догмы. Таково уж было воспитание в интеллигентной семье Ротиков: стоять над схваткой, не служить никому определенному, но выполнять поручения тех, кто лучше заплатит. Ротик прикидывал, что именно отстаивать сегодня, какие взгляды защищать. Либеральные — понятно, но что конкретно? Впрочем, далеко не всегда работал критик на заказ. Статью об открытии у Анжелики Кротовой писал наудачу — случаются боговдохновенные моменты, когда внутренний голос кричит: дерзай! Статья была написана до вернисажа — и требовался пустяк: показать ее владелице галереи, получить одобрение. Анжелика чмокнула Ротика в раннюю лысину, оставив пунцовый след помады. Критик сумел понравиться и Белле Левкоевой и сразу же получил заказ. Ему поручили (нешуточное дело!) вести конферанс при вручении премии в области актуального творчества — судьбоносной премии «Черный квадрат». Привычный энтузиазм, посещавший Ротика при получении заказа, не замедлил сказаться; журналист принялся оттачивать фразы и формулировки. Надо сказать так: черный квадрат знаменует прорыв в цивилизацию. Или так: черный квадрат — это символическое изображение окна в Европу. Весь во власти дум, он столкнулся со старым ландскнехтом демократии, Германом Федоровичем Басмановым. Спикер поманил журналиста к себе.
— Зайди как-нибудь, — сказал спикер, — есть тема. Как твоя фамилия?
— Ротик.
— Думаю, сработаемся. — Спикер хохотнул, сверкнул коронками.
Общеизвестно, что Герман Федорович приглядывает компаньона — на место Поставца и Кротова. Перст судьбы уперся в Ротика — журналист летал по залам, едва касаясь паркета. Чем хуже он Димы Кротова? И тот когда-то начинал — а чего достиг!
Вернисаж, знаменовавший юбилей подпольного искусства, воскресил в памяти первую легальную экспозицию авангарда, ту, что случилась в восемьдесят пятом году, т. е. двадцать лет назад. Действительно, всполошились специалисты, двадцать лет миновало, какой путь пройден, надо отметить! Обратились к архивам, вспомнили фотографа Льва Горелова, который проводил съемки на легендарной выставке. Вот бы теперь ту фотографию в руках подержать! Вспомнить, кто у истоков стоял, — необходимо!
Пригласили Горелова в редакцию, тот явился с уникальными фотографиями. Отпечатки оказались расплывчатыми, лица участников события разглядеть было трудно. Кто это, с выпученными глазами? Роза Кранц? Непонятно. А этот, горделивый господин в бороде — неужели Голенищев? Мутное пятно, желтая клякса вместо лица. А вот это что такое? Человека нет, лица тоже нет — одна ухмылка осталась. Кто там был, на снимке? Насмешка, а не документ! Отчего же не в фокусе снимок? — спросили культурологи.
— Хочешь честно? — сказал Горелов. — Снимки были контрастные, каждый волосок виден. Хочешь, правду скажу? Таких четких снимков вообще не бывает! У дальнего персонажа родинка на носу — и та видна! Вот так-то! Сначала, первые лет пять — все было нормально, а потом фотография стала расплываться. У кого нос пропал, у кого глаз. Дальше — больше. Прямо фигурами стали из снимка вываливаться! Что такое? Куда делись? Снимал-то я толпу, а на снимке осталось человек пять. А потом и они исчезли. Но общий дух — сохранился!
Загадочная история. Сам Горелов объяснял ее просто: родовое проклятье. Бабка, испанка, рассказывала, что некогда, еще в Средние века, во время Реконкисты, род Гореловых был проклят одним из обиженных мавров — алхимик и книжник, мавр посулил крушение всем проектам, намеченным к воплощению. С тех пор беда поражает любое начинание. Возьмешься за дело — а мавританское проклятье его прихлопнет. То замок в Астурии пострадал от землетрясения, то виноградник поела тля, то фотография расплылась в желтое пятно. Возник вопрос: при чем тут Испания? Откуда мавры взялись? Горелов пояснил:
— Я, между прочим, испанец.
— Да ну?
— Клянусь! Семья приехала в Россию во время испанской войны.
— Не может быть!
— Из астурийских графов. Знаешь, как меня по-настоящему зовут?
— Лев Горелов, а как еще?
— Хочешь честно? Лео Хосе Арано Поутро Нахеро де Горело.
