Он сообщил ей (я понял), что вернется поздно, будет сидеть в лаборатории на Аяксе «Ц», мама расстроилась, они поговорили минут пять о чем-то еще, и потом его оторвали от телефона, но он не попрощался, а сказал, что это кто-то из большого начальства, из управления, он надеется, что разговор будет короткий, и пусть мама не отходит от телефона, а то он и тему разговора забудет и вообще позвонить снова. Она сказала, что, конечно же, подождет, стала ждать, но тут у нее убежал суп на кухне, она сунула трубку мне, чтобы папа, когда подойдет, не столкнулся с пустотой, я приложил трубку к уху и услышал кусок разговора папы с этим большим начальником из Главного Управления.
— Это ваша идея, которая возникла сегодня, кажется вам плодотворной? Она увлекает вас?
— Трудно сказать. — Это был голос папы. — Я бы хотел сначала посоветоваться с сыном, он лучше других чувствует без расчетов и компьютеров, годится замысел или нет. Я вполне доверяю ему.
— Мне сказали, ваш ребенок болен.
— Да.
— А вы не могли бы позвонить ему? Узел корабля, над которым вы бьетесь, это единственное, из-за чего все стоит на месте. Созданная часть машины рискует быть выброшенной на свалку. Остальная — двигатель, сердце! — вынуждена ждать вас. Огромная армия людей, причастных к разработке полета и высадке на «ноль четыре восемьсот двадцать три дробь шесть», пребывает в известном напряжении. Группа космонавтов-освоителей уже обучена и прошла физиопсихическую подготовку: эти люди — самое ценное звено всей идеи! — могут перегореть. Огромные средства летят в трубу из-за этого простоя. Позвоните сыну и подробно поговорите с ним.
— Я надеюсь, — сказал папа сухо, — что и вы меня поймете, если я позволю себе вам напомнить, что это не телефонный разговор. Результат беседы с сыном до завтра никому не нужен, иначе я бы просто поехал для этого домой. Прошу извинить меня, на космодроме меня ждет машина для полета на Аякс «Ц» — надо подчищать другие расчеты.
— Не кажется ли вам, что, раз возникла такая ситуация, всей группе «эль-три» следует на время позабыть понятие «рабочий день»?
— Это уже вам решать.
— Разумеется. Поэтому я советую вам все же съездить и поговорить с мальчиком и, если он одобрит замысел, задержаться всей группе и посчитать.
— К сожалению, «Аргусом» или «Снежинкой» здесь не обойдешься, в других же машинах мы слабы, а спецпрограммисты заняты в испытательном полете, — я уже думал об этом.
— Если я все верно понял, завтра утром, до работы, вы поговорите с мальчиком?
— Да, завтра утром, за чаем.
— Договорились, спасибо.
— Алло! Алло! — сказал через секунду папа, очень громко и прямо мне в ухо (я чуть ли не прилип к трубке). Растерявшись, я закашлялся, сказал, что это я, что у мамы суп убежал и что она сейчас подойдет.
— Я не успеваю, — сказал он. — Бегу. Поцелуй ее. — И повесил трубку.
Странно, то, что я услышал, я вроде бы знал, вполне догадывался о сложившейся ситуации, но я не могу толком объяснить, как это на меня подействовало: кто-то взял и ускорил особым катализатором все события, поддал напряжения, и мой мотор заработал почти на износ, и папин, я думаю, тоже.
Я снова лег, опять мне вдруг стало плохо, я даже забредил слегка или от внезапно подскочившей температуры, или от усталости этих двух дней; вполне может быть, что мой грипп никуда и не делся, просто улизнул ненадолго, когда я завелся от звонка Зинченко, а может, меня, нежную куколку, слегка продуло, пока я гонял на «Пластик». Не знаю.
Я лежал и тихонечко бредил. Настойчиво во мне повторялись слова: «Так и не позвонил Натке, а обещал. Так и не позвонил Натке, а обещал! Так и не…»
Потом мне стало казаться, что через равные интервалы звонит телефон, Натка, я приподнимался с постели, и каждый раз оказывалось, что это липа, моя бредовая ошибка. Я перестал подыматься и лежал тихо, но телефон звонил каждую минуту, а мама почему-то не подходила. После началась легкая карусель: то телефонный звонок, то звонок в дверь, то один, то другой, то икс, то игрек, икс — игрек, икс — игрек, икс — игрек… Пи в кубе. Икс — игрек — пи в кубе; икс — игрек — пи в кубе. Пи-пи в павильоне в «Тропиках». Фирменный морковный сок в специальном прозрачном кувшине на голове у заблудившейся в дебрях Натки. Полный восторг.
— Тебе нравится «Восторг»? — не размыкая губ, спросил я, не зная еще, долетит ли до нее мой голос. Она засмеялась. Тихий колокольчик!
— А нравится мчаться в «амфибии» с моей гениальной приставкой — прямо к звездам в черном небе, обгоняя тяжеловозы-патрули?
Она опять засмеялась и сказала среди легкого звона:
— Эта вода такая же прохладная, как в колодце. Она тебе поможет. Я спросил:
— Тебе нравятся фиолетовые купальники фирмы «Дельфин»? Тебе очень идет фиолетовый купальник фирмы «Дельфин». Я помню, ты была в нем, когда мы в бассейне «Факела» сдавали плаванье, это еще до того, как мы летали на Аякс «Ц», до того, как я в тебя влюбился.
Колокольчики звенели не переставая.
— Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Так? — спросил я, почувствовав вдруг на своем лбу что-то холодное.
— Не обязательно, — сказала она.
— Какая приятная у тебя рука, — сказал я.
— Это не рука, это компресс с водой, прохладной, как в колодце.
— А на ней рука? Да? Я не ошибаюсь? Твоя ладошка?
— Не ошибаешься.
— Не убирай ее, пожалуйста.
— Хорошо. Не буду. А ты не прыгай, скоро все пройдет.
Дзинь-ля-дзинь колокольчики, все тише и тише.
— Я не буду прыгать, мне уже лучше, только Ты не убирай ладошку.
Я приоткрыл глаза и спросил:
— Что это было со мной? Вдруг совершенно внезапно накатило.
— Не знаю, — сказала она. — Накатило и укатило — какой-то легкий приступ. Микропереутомление в кубе. Она тихо засмеялась.
— Мама просила передать, что поехала на космодром отвезти папе перед полетом на Аякс «Ц» пирожки с картошкой. Она открыла мне дверь уже в пальто.
— Хорошо, что она не заглянула ко мне, — сказал я, снова закрывая глаза и жутко боясь, что Натка уберет ладошку с моего лба. — Она бы разволновалась и раскудахталась. Она, знаешь ли, парит надо мной, когда я болею. Когда мне было пять лет, у меня температура подскочила однажды до сорока пяти и пяти десятых градуса.
— Завиральные идеи, — сказала Натка. — Так не бывает.
— Вру. Мне было шесть лет, а температура была сорок шесть и шесть десятых градуса.
— По-моему, у тебя уже все прошло, — сказала Натка и сняла ладошку и теплый влажный компресс у меня со лба. Но я уже не осмелился просить ее не убирать руки.
— Дай-ка я встану, — сказал я. — Все нормально.
— Цыц! — сказала Натка. — Молчать. Лежать. Не шевелиться. Поправляться. Понял?
— Да мне вполне сносно, — сказал я.
— Задачка на догадливость, — сказала Натка. — Ну, слушай. Чем занимается Н. Холодкова в течение дня, минус время занятий в школе, учитывая, что учится она спустя рукава.
— Ноль информации, — сказал я. — Не знаю.
— Спокойно! Ты подумай, предположи.
— Фабрика дамских причесок, — сказал я.
— Глупышка! — она засмеялась. — Очень, очень редко.
— Сидишь одна у колодца.
— О-о-о! Низкий балл за поведение. Сто щелчков по носу. — И уже серьезно: — И пожалуйста, я тебе
