злополучного флигеля, им был сделан самый правильный выбор в жизни. Потому что, если бы он поступил иначе, девушка погибла бы, чего он никогда бы себе не простил.
И когда Амалия спросила, будет ли барон помогать ей в поисках, Корф, конечно же, ответил утвердительно.
– Только я прошу вас, – добавила она, – никому не говорить о том, что именно мы ищем, не говорить о дневнике и, по возможности, вообще не упоминать о Николае Петрове.
Александр заверил, что Амалия может на него положиться, поцеловал ей на прощание руку и ушел.
Он принес домой парюру, открыл бархатную коробку и долго смотрел на нее. В голове у него вертелся обрывок какой-то фривольной песенки. И вертелся только потому, что Александр не хотел думать о словах, сказанных Амалией, – кто мог знать, куда он спрятал дневник Льва и, следовательно, имел возможность украсть его? А не хотел Александр думать об этом человеке потому, что тогда вновь, как и в случае с засланным часовым, получалось: он совершенно не разбирается в людях.
Вошел Степка и почтительно осведомился, будет ли Александр обедать вне дома или, может быть, стоит заняться приготовлением еды сейчас.
– Да я еще не знаю точно, – беспечно отозвался молодой человек. – Степка, подойди-ка сюда!
Когда денщик подошел, господин барон схватил его за горло и прижал к стене. Степка захрипел, лицо его налилось кровью… Но отбиваться он не посмел.
– Где дневник? – без всяких объяснений вопросил Александр.
– Какой дневник? – выпучил глаза бедный Степка.
– Который ты вытащил из ящика моего стола, – ласково ответил Александр и перехватил горло слуги поудобнее, по лицу Степки поняв, что тот намерен все отрицать и отпираться до последнего.
Денщик и выполнил бы свое намерение, но – посмотрел в глаза господина, прочел в них смерть свою и покорился.
– Я взял… ваше благородие…
Больше он ничего не сказал, потому что Александр внезапно отпустил его. Согнувшись в три погибели, кашляя и судорожно ловя воздух ртом, Степка принялся растирать шею. И бормотал будто себе под нос:
– Я и не знал, что это дневник… там почти все не по-нашему написано… Он сказал: принеси – ну, я и принес…
– Кто «он»? – дернув щекой, спросил Александр.
– Аким, слуга Андрея Петровича…
Так, так, подумал Александр. Занятно, однако, выходит. Слуги, значит, столковались и решили шантажировать своих господ. Интересно, а к матери тоже Аким залез? Или сам, верный, честный и преданный Степка?
– Ему слуга Льва Андреича доложил, что пропала какая-то тетрадка… мол, хозяин в нее писал, а она куда-то делась. Андрей Петрович и велел Акиму во что бы то ни стало тетрадку вернуть… А Аким вспомнил, что вы были у покойного… спросил, не могли ли вы тетрадку взять-то… Я сказал, что не могу знать, но он… – Степка умоляюще посмотрел на Александра, – к графу меня вызвал, и крестный сразу же синенькую на стол выложил.
Стало быть, за пять рублей Степка согласился забраться в стол… Очаровательно, подумал Александр. Просто очаровательно!
И все же он был рад, что дело оказалось вовсе не в шантаже. Но на всякий случай спросил:
– К моей матери тоже ты залез?
– Я? – испугался Степка. – Господь с вами, Александр Михайлович! Да я бы никогда! Только ваш крестный меня смутил… зачем, говорит, твоему барину тетрадка, которая мне принадлежит по праву… – Денщик сбивчиво выговорил еще несколько фраз и умолк.
– Дурак, – устало сказал Александр. – Ты дурак, Степка. Сказал бы мне, мол, так и так, Андрей Петрович о тетрадке беспокоится. Я бы сам ему ее отвез. – Подумал мгновение и добавил: дал бы тебе не пять рублей, а целую десятку. Теперь же, видишь, как скверно получилось. Я отныне знаю, что тебе доверять нельзя. Нехорошо ведь!
Услышав о десятке, Степка вытаращил глаза, стал каяться и чуть не бухнулся барину в ноги. Он, мол, боялся побеспокоить Александра Михайловича, хотел как лучше, и вообще Аким на пару с Андреем Петровичем так его застращали, что мочи нет, последний разум потерял.
– Ладно, – проворчал Александр, – но в другой раз, если что меня касается, всегда говори мне, и внакладе не останешься. Ступай займись обедом.
Барон махнул рукой, отпуская Степку. Тот вышел, пятясь и кланяясь на каждом шагу. От усердия даже стукнулся затылком о дверь, охнул, виновато улыбнулся и исчез.
Итак, одно таинственное происшествие разъяснилось, но это вовсе не проливало света на все остальное – на покушение на самого Александра, на исчезновение писем его матери и уж тем более – на неизвестное лицо или лиц, которые поддерживали террористов и, судя по всему, вели какую-то свою тонкую игру.
Александр спрятал коробку с парюрой, достал письма, которые получал в последние несколько лет и кои хранил все до единого, и стал разбирать их. Затем извлек большую карту Петербурга, расстелил ее на столе и принялся изучать ту часть города, которую они с Амалией собирались прочесать.
Ближе к вечеру наведался Никита Васильчиков.
– Учти, я понятия не имею, что там у тебя произошло с Сержем, – весело блестя глазами, заявил приятель. – Но Мещерский каялся так, словно совершил страшное преступление, за которое ты имеешь полное право его четвертовать. Просил передать, что очень сожалеет и что кругом виноват в том, что сегодня случилось.
– Хватит глупости болтать, – отмахнулся Александр. – За что мне его четвертовать? Было недоразумение, но теперь оно исчерпано.
– Фу, слава богу! – воскликнул Никита. – А то бедный Серж так переживал, что я, ей-богу, решил: дело плохо. Кстати, он звал тебя к Дюссо.
Ресторан Дюссо на углу Большой Морской и Кирпичного переулка был одним из излюбленных заведений среди гвардейских офицеров.
– По какому случаю? – буркнул Александр.
– Старик подал в отставку. Прощальный ужин или что-то вроде того.
Корф откинулся на спинку стула. Нельзя сказать, чтобы он любил командира полка – скорее уважал, но теперь ему было грустно, словно целая эпоха его жизни уходила в прошлое.
– А по какой причине? – спросил Александр. – Почему именно сейчас?
Никита вздохнул.
– Видишь ли, причина самая простая. Старик никогда не жаловал наследника и считал его олухом. А теперь наследник – император, ну и…
– Я приду, – просто сказал Александр.
– И правильно, – кивнул Васильчиков. – Все наши там будут.
В восьмом часу вечера Александр ехал в наемном экипаже вдоль Большой Морской по направлению к памятнику Николаю I[32]. Извозчик миновал Мариинскую площадь и остановился у ресторана Дюссо, известного всему Петербургу, объявив:
– Тридцать копеек, ваше благородие!
Александр не стал торговаться, заплатил и двинулся к ресторану. И тут его словно кольнуло острым холодом. Не раздумывая, что бы это значило, он резко обернулся и увидел на той стороне Кирпичного переулка человека, который прятался за углом дома, подняв воротник пальто. Поняв, что его заметили, незнакомец вытащил револьвер и трижды выстрелил в Александра.
Глава 26
Поэзия и проза
– Он в тебя влюблен, – сказала Аделаида Станиславовна.
– И вовсе нет! – покраснела Амалия. – Барон просто помогает мне искать человека, который убил бедного Николая Петрова.
– Помнится, – уронила в пространство мать, – твой отец никогда не любил поэзию.
