Он опустил глаза, и взгляд его упал на поднятое удивленное лицо Дэниса. Последовало быстрое движение, и мистер и миссис Бодиэм исчезли за оградой.
Дэнис продолжил свою прогулку. Он шел мимо карусели, по забитым людьми улицам палаточного городка. Перепонка его души, как полотнище на ветру, хлопала под порывами смеха и шума. На отгороженной веревкой площадке Мэри руководила состязаниями детей. Малыши кишели вокруг нее, пронзительно вереща, другие крепко держались за юбки и брюки своих родителей. Разгоряченное лицо Мэри блестело от пота. Источая потоки энергии, она устраивала состязания в беге «на трех ногах», привязывая малышей друг к другу попарно: правую ногу одного к левой ноге другого. Дэнис смотрел на нее с восхищением.
—Вы изумительны! — сказал он, подойдя к Мэри сзади и трогая ее за руку. — Я никогда не видел такой энергии.
Она повернула к нему лицо — круглое, красное и простое, как заходящее солнце. Золотой колокол ее волос качнулся и замер.
— Знаете ли вы, Дэнис, — сказала она тихим, серьезным голосом, слегка задыхаясь, — знаете ли вы, что здесь есть женщина, которая родила троих детей за тридцать один месяц.
—Неужели? — сказал Дэнис, делая в уме быстрые вычисления.
— Это ужасно. Я ей сказала о Мальтузианской лиге. Нужно действительно...
Внезапный новый бурный взрыв пронзительного визга возвестил о том, что кто-то выиграл соревнования. Мэри снова стала центром опасного водоворота. Пора, подумал Дэнис, идти дальше: как бы его не попросили что-нибудь сделать, если он еще здесь задержится.
Он снова пошел в сторону палаточного городка. Все настой чивее давала о себе знать мысль о чае. Чай, чай, чай. Но чайная палатка оказалась битком набита. С необычным для нее угрюмым выражением раскрасневшегося лица Анна яростно наклоняла большой чайник. Коричневая струя лилась и лилась в подставляемые ей чашки. В другом углу Присцилла в своем королевском токе с важным видом вселяла в деревенских мужество и надежду. На мгновенье шум в палатке стих, и Дэнис услышал ее низкий добродушный смех и мужской голос. Совершенно очевидно, сказал он себе, что это место не для того, кто хочет чаю. Он нерешительно остановился у выхода из палатки. Вдруг в голову ему пришла прекрасная мысль: если он вернется в дом, если пройдеттихо, никем не замеченный, если тихонько войдет в столовую и бесшумно откроет дверцы буфета — о, тогда, там!.. В его прохладной глубине он найдет бутылки и сифон; возьмет бутылку кристального джина и четверть содовой и — чаши, что пьянят и веселят...
Через минуту он уже быстро шел по тенистой тисовой аллее. В доме стояла приятная тишина и прохлада. Осторожно неся почти до краев наполненный стакан, он вошел в библиотеку. Там, поставив стакан на угол стола рядом с собой, он устроился в кресле с томиком Сент-Бёва. Нет ничего лучше «Бесед по понедельникам», решил он, для успокоения и утешения взволнованной души. Эта его тонкая перепонка была слишком грубо потревожена утренними переживаниями. Она требовала отдыха.
Глава двадцать восьмая
К закату затихла и ярмарка. Пришло время начинать танцы. В палаточном городке отгородили веревками площадку. Ацетиленовые фонари, развешанные вокруг на столбах, бросали на нее резкий белый свет. В одном углу сидел оркестр, и, послушные пиликанью скрипок и пыхтенью фаготов, две или три сотни танцующих шаркали ногами по сухой земле, вытаптывая башмаками траву. Вокруг этого пятачка, где было светло почти как днем и где все было полно движения и шума, ночь казалась неестественно темной. Полосы света прорезали ее, и время от времени то одинокая фигура, то пара влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, пересекали яркий сноп, становясь на мгновенье видимыми, чтобы снова исчезнуть так же быстро и внезапно, как и появились.
Дэнис устроился близ выхода с площадки, глядя на качающихся и скользящих в танце людей. В медленном водовороте, описав круг, пары снова и снова появлялись перед ним, словно он проходил мимо них, делая смотр. Тут была Присцилла, все еще в своем королевском токе, все еще вселявшая в деревенских мужество и надежду — на этот раз танцуя с одним из местных фермеров. Тут был лорд Молейн, который остался и закусил кое-как вместе со всеми, — настоящего ужина в этот день не было. Волоча ноги и вихляя коленями еще больше обычного — казалось, он вот-вот упадет, — лорд танцевал уанстеп с перепуганной до смерти деревенской красавицей. Мистер Скоуган легкой рысью водил другую. Мэри оказалась в объятиях молодого фермера атлетического телосложения. Глядя на него снизу вверх, она говорила, насколько Дэнис мог понять, о чем-то очень серьезном. О чем? — подумал он. Может быть, о Мальтузианской лиге?
Сидя в углу в оркестре, Дженни показывала чудеса виртуозной игры на барабанах. Глаза ее сияли, она улыбалась про себя. Вся ее скрытая внутренняя жизнь словно выражалась в этих громких там-там, в длинных дробях и эффектных раскатах. Глядя на нее, Дэнис горестно вспомнил о красном блокноте. Интересно, какую карикатуру на него она могла бы нарисовать сейчас? Однако, увидев Анну и Гомбо, проплывающих мимо, — Анна с глазами почти закрытыми, как бы спящая на крыльях движения и музыки, — он забыл об этих мыслях. «Мужчину и женщину сотворил их». Вот они, Анна и Гомбо, и еще сто пар, согласно ступающие вместе в такт старой мелодии. «Мужчину и женщину сотворил их». А Дэнис был один. Ему одному не хватило пары. Все были по двое, кроме него, все, кроме него...
Кто-то тронул его за плечо, и он поднял глаза. Это оказался Генри Уимбуш.
—Я еще не показывал вам наши дубовые дренажные трубы, — сказал он. — Некоторые из тех, что мы раскопали, лежат довольно близко отсюда. Хотите пойти посмотреть?
Дэнис встал, и они вместе зашагали в темноту. Музыка позади них становилась все тише. Высокие ноты угасли. Лишь барабанная дробь Дженни и равномерные, как звук пилы, басовые ходы, без смысла, без мелодии, достигали слуха. Генри Уимбуш остановился:
— Вот мы и пришли, — сказал он и, достав из кармана электрический фонарик, осветил тусклым лучом две-три почерневшие колоды, выдолбленные так, что они представляли собой подобие труб. Колоды лежали, заброшенные, в неглубокой ложбинке.
—Очень интересно, — сказал Дэнис без всякого энтузиазма. Они сели на траву. Слабое белое сияние за стеной деревьев выдавало место танцевальной площадки. Музыка превратилась теперь лишь в приглушенное ритмическое пульсирование.
—Я буду рад, — сказал Генри Уимбуш, — когда этот вечер, который мы были обязаны провести, наконец закончится.
— Хорошо понимаю вас.
— Не знаю, как получается, — продолжал мистер Уимбуш,.— но зрелище большого числа моих ближних в состоянии возбуждения порождает во мне определенную скуку, а не веселое или радостное настроение. Дело в том, что они меня не очень интересуют. Это не мое направление. Понимаете? Меня, например, никогда не привлекало коллекционирование почтовых марок. Примитивисты или книги семнадцатого века — да. Это мое направление. Но марки — нет. Я ничего о них не знаю, это не мое направление. Они не интересуют меня, не пробуждают во мне никаких чувств. Извините, но почти то же я могу сказать и о людях. Мне больше нравится иметь дело с трубами. — Он коротко кивнул головой в сторону выдолбленных колод. — Беда с людьми и с событиями настоящего в том, что вы ничего о них не знаете. Что я знаю о современной политике? Ничего. Что знаю о людях, которых вижу вокруг себя? Ничего. Что они думают обо мне или вообще о чем-нибудь, что будут делать через пять минут — обо всем этом я могу лишь гадать. Я могу предположить, например, что вы в следующее мгновенье можете внезапно вскочить и попытаться убить меня.
—Ну, ну, — сказал Дэнис.
— Правда, — продолжал мистер Уимбуш, — то немногое, что я знаю о вашем прошлом, вполне утешительно. Но я ничего не знаю о вашем настоящем, и ни вы, ни я не знаем ничего о вашем будущем. Это ужасно: сталкиваясь с живыми людьми, мы имеем дело с неизвестными и непознаваемыми величинами. Можно лишь надеяться что-то о них узнать в результате долгих и в высшей степени неприятных и скучных личных контактов, связанных с ужасной тратой времени. То же и с текущими событиями: как я могу узнать
