что-либо о них, не посвящая годы изнурительному непосредственному их изучению, сопряженному опять же с бесконечным количеством неприятнейших контактов? Нет, дайте мне прошлое. Оно не меняется: оно все перед нами в черном и белом цвете, и узнать о нем можно в удобной обстановке, благопристойно и, главное, в уединении — из книг. Из книг я знаю очень многое о Чезаре Борджиа, о святом Франциске, о докторе Джонсоне. Несколько недель — и я глубоко ознакомлен с этими интересными личностями и к тому же избавлен от утомительного и неприятного процесса непосредственного общения с ними, на которое мне пришлось бы пойти, если бы они были живы. Какой приятной и радостной была бы жизнь, если бы можно было совсем избавиться от общения с людьми! Возможно, в будущем, когда техника достигнет совершенства — ибо я, признаюсь, подобно Годвину и Шелли, верю в совершенствование, но в совершенствование машин,—тогда, возможно, те, кто, как я, желает этого, будут жить в благородном затворничестве, окруженные тактичным вниманием безмолвных и приятных машин, не боясь человеческого вторжения. Прекрасная мысль.
—Прекрасная, — согласился Дэнис. — Но как быть с приятными человеческими контактами — такими, как любовь и дружба?
Черный силуэт на фоне мрака покачал головой.
— Радости даже этих контактов сильно преувеличены, — сказал мягкий, вежливый голос. — Мне кажется сомнительным, чтобы они приносили такое же удовольствие, как уединенное чтение и размышления. Человеческое общение так высоко ценилось в прошлом лишь потому, что чтение было уделом немногих, а книги редкостью и их было трудно выпускать в большом количестве. Человечество, вы должны помнить это. лишь теперь становится грамотным. По мере того как чтение будет распространяться, все большее число людей осознает, что книги дадут им все удовольствия человеческого общения без его невыносимой скуки. Сегодня люди в поисках удовольствий, естественно, стремятся собираться большими толпами и производить как можно больше шума. В будущем естественным станет стремление к уединению и тишине. Надлежащий способ изучения человечества — это чтение.
—Иногда я думаю, что, может быть, это так и есть, — сказал Дэнис. Он думал о том, танцуют ли еще вместе Анна и Гомбо.
—И вот вместо того, чтобы читать, — сказал мистер Уимбуш со вздохом, — я должен пойти и посмотреть, все ли в порядке на танцевальной площадке.
Они встали и медленно двинулись в сторону белого сияния.
—Если бы всех этих людей не было в живых, — продолжал Генри Уимбуш, — нынешнее празднество могло бы казаться чрезвычайно приятным. Что доставит вам большее удовольствие, нежели чтение хорошо написанной книги о бале, устроенном под открытым небом столетие назад. Как очаровательно! — сказали бы мы. — Как мило и как весело! Но когда бал происходит сегодня, когда принимаешь участие в его устройстве, тогда все видится в истинном свете. И бал оказывается просто вот чем. — Он взмахнул рукой в направлении ацетиленовых фонарей. — В мои молодые годы, — продолжал он, помолчав, — я, так случилось, оказался вовлеченным в серию невероятно фантасмагорических любовных интриг. Какой-нибудь романист мог бы нажить на них состояние, и даже если я рассказал бы вам в моем убогом стиле о некоторых подробностях этих приключений, вы были бы поражены столь романтической историей. Но уверяю вас, когда они происходили, эти романтические приключения, они казались мне не более и не менее увлекательными и волнующими, чем любой другой случай в реальной жизни. Вскарабкаться ночью по веревочной лестнице в окно на третьем этаже старого дома в Толедо казалось мне, когда я и в самом деле совершал этот довольно опасный подвиг, делом таким же естественным, обычным, таким же — как бы это выразиться? — банальным, как отправиться утром в понедельник по делам на поезде, отходящем в восемь пятьдесят две из Сурбитона. Приключения и романтические истории обретают свою романтическую окраску, только когда о них рассказывают. Если вы их переживаете, они просто кусок жизни, как и все остальное. В литературе они становятся такими приятными, каким был бы этот скучный бал, если бы мы отмечали его трехсотлетие.
Они подошли ко входу на площадку и остановились, моргая от ослепительного света.
— Ах, если бы мы только отмечали его трехсотлетие! — добавил Генри Уимбуш.
Анна и Гомбо все еще танцевали вместе.
Глава двадцать девятая
Был одиннадцатый час вечера. Танцующие уже разошлись, и слуги гасили последние фонари. Завтра свернут палатки, уложат разобранную карусель на телеги и увезут прочь. Останется лишь пространство вытоптанной травы, бурая заплата на зеленой одежде парка. Ярмарка в Кроме завершилась.
На краю бассейна задержались две фигуры.
— Нет, нет, нет, — задыхающимся шепотом говорила Анна, откидываясь назад, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать поцелуев Гомбо. — Нет, пожалуйста. Нет!
Ее голос стал громче и настойчивее. Гомбо немного ослабил объятия.
—Но почему? — сказал он. — Нет, я буду...
Внезапным усилием Анна вырвалась из его рук.
—Нет, не будете, — резко сказала она. — Вы пытаетесь воспользоваться моим состоянием. Это в высшей степени нечестно.
—Нечестно? — Гомбо искренне удивился.
— Да, нечестно. Вы нападаете на меня после того, как я два часа танцевала и опьянена движением, когда я потеряла голову и вся нахожусь во власти ритма. Это все равно что принуждать к любви женщину, которую вы одурманили наркотиками или напоили допьяна.
Гомбо сердито засмеялся:
— Назовите еще меня поставщиком живого товара для публичных домов, и покончим с этим.
—К счастью, — сказала Анна, — я уже совсем отрезвела, и, если вы попытаетесь снова поцеловать меня, я дам вам пошечину. Пройдемся немного вокруг бассейна,— добавила она. — Ночь так восхитительна.
В ответ Гомбо только раздраженно хмыкнул. Они медленно, бок о бок пошли вдоль берега.
— Что мне нравится в живописи Дега... — начала Анна самым невинным тоном, как бы продолжая ранее начатую беседу.
—О, к черту Дега! — почти закричал Гомбо.
С того места, где он стоял в позе глубокого отчаяния, опираясь о парапет террасы, Дэнис увидел их, две смутные фигуры в лунном свете, внизу у края бассейна, увидел начало того, что обещало быть бесконечно страстными объятиями, — и бежал. Это было слишком, он не мог вынести этого. Он чувствовал, что через мгновенье неудержимо расплачется. Ничего не замечая, он вбежал в дом и почти столкнулся с мистером Скоуганом, который расхаживал по гостиной, куря последнюю трубку.
— Э-эй! — сказал мистер Скоуган, хватая его за локоть. Ошеломленный, почти не сознавая, что он делает и где находится, Дзнис мгновение стоял, словно лунатик. — Что случилось? — продолжал мистер Скоуган.— У вас такой взволнованный, расстроенный, подавленный вид.
Дэнис молча покачал головой.
— Обеспокоены проблемами мироздания? — Мистер Скоуган похлопал его по руке. — Мне это знакомо, — сказал он. — В высшей степени мучительный симптом. «В чем смысл жизни? Все суета сует. Зачем продолжать что-то делать, если ты обречен в конце концов исчезнуть с лица земли, как и все остальное?» Да, да. Я точно знаю, что вы сейчас чувствуете. Это очень мучительно, если позволять себе мучиться. Но зачем? В конце концов, мы все знаем, что высшего смысла не существует. Но какая нам от этого разница?
В этом месте лунатик внезапно очнулся.
—Что? — спросил он, моргая и хмурясь на своего собеседника. — Что?
И бросился вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Мистер Скоуган подбежал к лестнице и, подняв голову, громко произнес ему вдогонку:
— Никакой разницы, никакой! Жизнь все равно прекрасна, всегда, при любых обстоятельствах, при любых! — добавил он, повышая голос до крика. Но Дэнис был уже далеко и не слышал его, и даже если бы
