об экзекуциях, о групповых расстрелах, исходивших от РФСС или РСХА. Но теперь я успокоился: все мы будем избавлены от кровавых бань, да и жертвы до последнего момента будут испытывать щадящее обращение. Как раз это беспокоило меня больше всего, когда я вспоминал рассказы Эйхмана про скашивание евреев из MG и MP силами айнзацкоманд [123], При этом разыгрывались ужасные сцены: попытки подстреленных убежать, убийства раненых, прежде всего женщин и детей. Часто члены айнзацкоманд совершали самоубийства, не имея больше сил купаться в крови. Большинство солдат этих айнзацкоманд старались отвлечься от своей жуткой работы с помощью алкоголя. Согласно рассказам Хёфле[124], люди Глобочника, служившие в местах ликвидаций, поглощали множество алкоголя.
Весной 1942 из Верхней Силезии[125] пришел первый транспорт с евреями, которые были полностью уничтожены. От рампы их через луга, на которых позднее был размещен строительный участок II, провели на крестьянский двор к бункеру I [126]. Аумайер, Палич и несколько блокфюреров сопровождали их и вели с ними как можно более простодушные беседы, спрашивали их о профессии и образовании, чтобы их обмануть. Когда их привели на двор, им пришлось раздеться. Они так же беспечно пошли к зданиям, где их должны были продезинфицировать. Тут некоторые насторожились и заговорили об удушении, уничтожении. Беспокойство начало перерастать в панику. Однако тех, которые еще оставались снаружи, быстро загнали в камеры и завинтили [двери]. Впредь, начиная со следующего транспорта, беспокойных субъектов определяли и не спускали с них глаз. Если люди начинали волноваться, паникёров незаметно отводили за дом и там убивали при помощи мелкокалиберной винтовки, выстрел из которой другие услышать не могли. Присутствие зондеркоманды и ее спокойное поведение успокаивало беспокойных и мнительных. Для этого несколько человек из зондеркоманды входили со всеми в помещение и вплоть до последнего момента оставались внутри, так же до конца стоял в дверях и эсэсовец. Самым важным было соблюдать величайшее спокойствие во время захода в камеру и раздевания. Только без криков, только без спешки. Если кто-то не хотел раздеваться, ему помогали уже раздетые или кто-нибудь из зондеркоманды. Упрямцев уговаривали и раздевали. Заключённые из зондеркоманды заботились также о том, чтобы процесс раздевания проходил быстрее и у жертв не оставалось времени для размышлений. Вообще усердное содействие зондеркоманды при раздевании и вводе в газовую камеру было уникальным. Никогда я не видел сам и не слышал о том, чтобы они хоть что-нибудь сказали жертвам о предстоявшем. Напротив, они делали всё, чтобы обмануть их, и прежде всего успокоить подозрительных. Если те не верили эсэсовцам, то братьям по расе (по соображениям взаимопонимания и успокоения зондеркоманда всегда составлялась из евреев как раз тех стран, в которых совершалась акция) они верили. Они расспрашивали о жизни в лагере, осведомлялись о знакомых или родственниках, прибывших раньше. Интересно, как врали им при этом заключённые зондеркоманды, какими убедительными минами и ужимками подкрепляли они сказанное. Многие женщины прятали своих младенцев в кучах одежды. Члены зондеркоманды почтительно обращались к женщинам и уговаривали их до тех пор, пока те не забирали детей. Женщины думали, что дезинфекция повредит детям, поэтому они их и прятали. От необычной обстановки маленькие дети при раздевании часто плакали, но матери или кто-нибудь из зондеркоманды успокаивали их, и дети играя, с игрушками в руках и поддразнивая друг друга, шли в камеру. Я видел также, что женщины, которые знали или догадывались о том, что их ждёт, пытались преодолеть выражение смертельного ужаса в своих глазах и шутили со своими детьми, успокаивали их. Как-то раз одна женщина приблизилась ко мне во время шествия в камеру и прошептала мне, показывая на четверых детей, которые послушно держались за руки, поддерживая самого маленького, чтобы он не споткнулся на неровной земле: «Как же вы сможете убить этих прекрасных, милых детей? Неужели у вас нет сердца?» А один старик по пути в камеру прошептал мне: «Германия жестоко поплатится за это массовое убийство евреев». При этом его глаза пылали ненавистью. Затем он отважно вошел в газовую камеру, не обращая внимания на других. Мне вспоминается одна молодая женщина, которая усердно помогала раздеваться маленьким детям и старухам, быстро переходя от одного человека к другому. При сортировке у нее было двое маленьких детей, она запомнилась мне тогда своей оживленной вознёй и внешностью. Она совершенно не была похожа на еврейку. Сейчас детей у неё уже не было. Она до конца оставалась среди еще не раздевшихся женщин с детьми, ласково говорила с ними, успокаивала детей. В камеру она вошла с последними людьми. В дверях она остановилась и сказала: «Я с самого начала знала, что в Освенцим нас везут, чтобы задушить газом, я отошла при сортировке от пригодных к работе и взяла с собой двух детей. Я хотела всё это увидеть и пережить. Надеюсь, это произойдёт быстро. Будьте здоровы!»
Иногда случалось, что во время раздевания женщины вдруг начинали пронзительно кричать, рвать на себе волосы и вести себя как безумные. Их быстро уводили наружу и там, за углом, убивали выстрелом в затылок из мелкокалиберной винтовки. Бывало также, что в тот момент, когда зондеркоманда уходила из помещения и женщины понимали, что сейчас произойдёт, они выкрикивали нам все мыслимые проклятия. Мне пришлось пережить сцену, при которой одна женщина хотела вытолкнуть из закрывающихся дверей своих детей и с плачем прокричала: «Оставьте в живых хотя бы моих любимых детей». Таких душераздирающих сцен, которые не оставляли спокойными никого из присутствующих, было множество. Весной 1942 сотни цветущих, ничего не подозревавших людей прошли под цветущими фруктовыми деревьями крестьянской усадьбы, чтобы умереть в газовой камере. Эта картина расцвета и ухода в небытие и сейчас как будто стоит перед моими глазами. Уже в ходе сортировки на рампе бывало много инцидентов. Из-за того, что разделялись семьи, из-за отделения мужчин от женщин и детей приходил в сильное волнение весь транспорт. Дальнейший отбор трудоспособных усиливал эту сумятицу. Ведь члены семьи хотели остаться вместе в любом случае. Отобранные уходили обратно, к своим семьям, либо матери с детьми пытались пробраться к своим мужьям или к старшим, отобранным для работы, детям. Часто поднимался такой переполох, что сортировку приходилось делать заново. Теснота имевшихся помещений не способствовала мероприятиям по разделению. Все попытки успокоить взволнованную человеческую массу оказывались бесполезными. Часто приходилось восстанавливать порядок силой. Как я уже не раз говорил, у евреев очень развиты семейные чувства. Они пристают друг к другу как репейник. Однако по моим наблюдениям, им не хватает сплочённости. В ситуациях, когда, казалось бы, один должен защитить другого. Напротив, я часто видел сам и слышал о том, что евреи, особенно с Запада, сообщали места жительства спрятавшихся соплеменников. Как-то раз одна женщина, обращаясь к унтерфюреру, прокричала из газовой камеры еще один адрес еврейской семьи. Один прилично одетый, корректно державшийся мужчина во время раздевания дал мне записку, на которой были перечислены адреса голландских семей, прятавших у себя евреев. Что заставляло этих евреев вести себя так, я не понимаю. Делали они это из личной мести, или просто не хотели, чтобы другие продолжали жить? Ведь таким же своеобразным было и всё поведение заключённых зондеркоманды. Ведь все они совершенно точно знали, что по окончании акций их постигнет та же судьба, что и тысячи их товарищей по расе, уничтожению которых они оказали немалое содействие. И всё же они проявляли усердие, которое меня всегда изумляло. Они не только никогда не говорили жертвам о предстоявшем и заботливо помогали им раздеваться, но даже применяли силу против упрямцев. И даже уводить беспокойных и удерживать их при расстреле они тоже помогали. Они так вели жертв, что те не могли увидеть унтерфюрера с ружьём, стоявшего наготове, и тот мог незаметно приставить ружьё к затылку. Так же они обращались с больными и немощными, которых нельзя было доставить в газовую камеру. Всё это они делали так естественно, как если бы сами были из числа уничтожавшихся. То же самое относится к вытаскиванию трупов из камер, удалению золотых зубов, стрижке волос, доставке к ямам или к печам. То же самое — при поддержке огня в ямах, переливании собранного жира, шевелении в пылающих горах трупов для обеспечения доступа воздуха. Все эти работы они выполняли равнодушно и тупо, как будто это было чем-то повседневным. При выволакивании трупов они ели или курили. Они не переставали есть даже во время такой страшной работы, как сжигание трупов, долго пролежавших в общей могиле. Часто евреи из зондеркоманды находили среди трупов тела близких родственников или встречали их, когда те шли в камеры. Конечно, их это задевало за живое, но никаких инцидентов при этом никогда не было. Один из таких случаев я пережил сам. Вытаскивая из камеры труп, один из заключённых зондеркоманды вдруг замер, как заколдованный, но затем тут же вместе с товарищем потащил труп дальше. Я спросил капо, что случилось. Тот узнал, что насторожившийся еврей увидел среди трупов свою жену. Я наблюдал за ним ещё некоторое время, но ничего необычного в нём не заметил. Он продолжал таскать трупы, как и прежде. Некоторое время спустя я снова подошел к зондеркоманде. Тот сидел и ел вместе с другими так, как если бы
