— Разговорчики!.. — строго прикрикнул Кротов и поставил радом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса. — Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?.. Екашев как воды в рот набрал.
— Почему молчишь? — опять спросил Кротов, — Сказать в свое оправдание нечего?
— Пасечник оставил…
— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?
— Не бесплатно, ясно дело, оставил.
— А как?
— Пятерку взаймы выпросил.
— У тебя зимой горсть снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.
— Помолчи, Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.
— Прекратите взаимные оскорбления, — Кротов, глядя на Екашева, прищурился: — Выходит, за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и босиком ушел?
— Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.
— Ой ли, Степан?..
Лицо Екашева болезненно покривилось:
— Не ойкай, Кротов. На какую холеру портянки без сапог?.. Ей-богу, не вру. За день до своей погибели приперся Гринька вечером и вот оставил, на мою пропасть, в залог сапоги.
— Это мы установим, когда Репьев у тебя был…
Угрюмо насупленный кузнец неожиданно сказал:
— Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат с работы шел, видел.
Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:
— Слыхал, Кротов, что православный человек говорит? — Поклонился кузнецу: — Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь бог.
Участковый недоверчиво посмотрел Екашеву в глаза:
— Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?
— Говорю, пятерку взаймы канючил.
— Ну и заливаешь, Степан Осипович! — вклинился Гвоздарев. — Натуральным алкашом пасечника представил.
— Разве он не пил?
— Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.
— Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.
Гвоздарев махнул рукой — что, мол, разговаривать с человеком, который несет невесть какую чепуху. Кротов сокрушенно покачал головой и стал осматривать сундук. Заглянув за него, он вдруг вытащил кусок ветхой мешковины. Судя по густым полосам ржавчины и масляным пятнам на мешковине, в ней долгое время хранился винтовочный обрез. Металлическая оковка с торца приклада оставила четкий ржавый след, будто печать. Поддерживая мешковину на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:
— Прошу определить, что здесь пропечаталось?
Два молчаливых колхозника переглянулись друг с другом. Один из них пожал плечами:
— Кажется, ружейный приклад…
— Не кажется, а точно — приклад, — подтвердил другой.
Кротов повернулся к бригадиру:
— Вы, товарищ депутат сельского Совета, как полагаете?
— Чего тут полагать, Михаил Федорович, — хмуро ответил бригадир. — Обрез был завернут.
— А ты, Степан, что по этому поводу скажешь? — обратился Кротов к Екашеву.
Тот, обхватив руками живот, какое-то время молчал, как онемевший. Потом глаза его тревожно забегали, словно он хотел определить — кто же это из присутствующих так крепко ударил исподтишка?.. И вдруг, сморщась, заплакал:
— Чего привязались?.. Пасечник тряпку оставил, ружье с обрезанным дулом приносил…
Бирюков решил, что настало время брать инициативу в свои руки.
— Зачем Репьев принес к вам это ружье? — спросил он Екашева.
— Собачка Лукьянова повадилась куриные яйца в гнезде уничтожать, Гринька прикончил ее, чтоб не пакостила.
Дед Лукьян Хлудневский возмутился:
— Ой, воду мутишь, Степан! Ой, мутишь! Мой Букет отродясь не трогал сырых яичек.
— В своем доме, может, и не трогал, а по чужим дворам давно пакостил.
— Брешешь, Степан!
— Сам ты брехун…
— Куда дели убитую собаку? — останавливая назревающую перебранку, спросил Антон.
Екашев показал на роющихся в навозе кур:
— Там где-то пасечник закопал.
— Ружье куда дел?
— С собой ночью унес.
— А золотой крест Репьев не предлагал вам купить?
Ноги Екашева обмякли. С трудом удерживаясь за дверной косяк, он уставится на Бирюкова непонимающим взглядом:
— Какой крест?
— Золотой, с распятием.
— Нет, не предлагал… — Екашев растерянно забегал глазами по хмурым лицам понятых, затем перевел взгляд на кузнеца и внезапно как будто обрадовался: — Федор, не дай соврать, православный… Это ж тебе пасечник хотел продать крест, ей-богу, тебе.
— Откуда знаешь такое? — удивился кузнец.
— Гринька мне сказывал, как ты отказался.
Пристально наблюдая за выражением лица Екашева, Бирюков интуитивно понял, что золотой крест у него. Обращаясь к участковому, сказал:
— Надо, Михаил Федорович, поискать застреленную собаку, потом — крест.
— Может, сам покажешь, Степан? — спросил Екашева участковый.
— Чего?
— Где золотой крест находится.
— Нету у меня креста. Кротов. Истинный бог, нету! А самогонный аппарат в бане спрятан, под полом.
— Аппарат не волк — в лес не убежит.
— Ты ж за аппаратом ко мне пришел…
— Обстоятельства, как говорится, переменились.
— Не убивал я пасечника! — сорвавшимся голосом вдруг взвизгнул Екашев.
— А мы тебя в этом пока и не обвиняем. Может, все-таки добровольно выдашь золотой крест?
Екашев промолчал…
Найти останки Букета оказалось нетрудно. Приглядевшись к навозной куче возле загона, понятые вилами отрыли посеченную дробью голову и шкуру собаки. Куда трудней было что-то отыскать в доме. Хозяева накопили здесь столько всякого старья, что, казалось, сам черт мог сломать в нем ногу. Неизвестно, сколько пришлось бы провозиться в захламленных комнатах, если бы не сам Екашев. Войдя в дом, он сел на свой сапожный табурет и стал отчужденно наблюдать за участковым и Антоном Бирюковым. Обследовав прихожую, они с понятыми вошли в большую комнату, где стояли два массивных сундука с навесными замками. Екашев сразу заволновался и внезапно спросил:
— Кротов, а если покажу крест, что будет?
— Зачтется, как добровольная выдача.
— Значит, отберешь?
