Все время, пока Колюня пел, он чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела — сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре...
В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная туча, похожая на грандиозную, вполнеба амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.
— Мама родная, что сейчас будет! — ужаснувшись, вскочила классная.— Все взяли плащи?.. Нет?.. Растяпы! Я же говорила: возьмите, обещали дождь...
Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. Братья Карамазовы растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.
Колюня не взял с собой плаща. Но у него был выстреливающий зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку — и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По зонту даже капли дождя били с почтением — до того он был красивым... Пока дождь только расходился, Колюня стоял под зонтом один. Но когда на лес и озеро обрушился косой шрапнельный ливень, Колюня подошел к Малышевой, и потеснив Коробкина, отдал ей ползонта.
Дождь угрожал затопить весь мир. Деревья, белый пар от костра, фигурки мальчишек и девчонок, съежившихся под плащами, озеро, взрытое черной оспой ливня,— все плыло и колебалось... Душа Колюни ликовала. Сыпь, дождь, лей, хоть еще сутки, хоть еще двое! Пусть будут перекрыты дороги, размыты мосты! А мы будем стоять под «Тремя слонами» и молча слушать музыку дождя!..
Валерий Коробкин сказал:
— Шел бы ты отсюда, а?
— Хочется, иди сам,— ласково улыбнулся ему Колюня.
— Тебя же сюда никто не звал!
— Мальчишки, прекратите! — взмолилась Катя. Она потянула Колюню за руку и, чуть не плача, попросила его: — Встань поближе, ты же совсем мокрый...
Колюня в ответ отдал ей зонт, а сам запрокинул голову вверх и стал ртом ловить капли дождя. Они были холодными и сладкими. Но он этому ничуть не удивился...
Колюня, Колюня...
В электричку садились уже затемно. Вагон брали штурмом. Колюня ехал в тамбуре. Случайно или нет — кому какое дело? — рядом с ним оказалась Малышева. Они сидели на своих рюкзаках всю дорогу среди чьих-то корзин, сумок, велосипедов. Коробкина во время штурма затащило в середину вагона. Он стоял и, несмотря на все попытки Светы Зарецкой завладеть его вниманием, с потерянным видом вертел головой — искал Малышеву.
— Это правда, что ты уже почти три года живешь без родителей? — Из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.
— Правда,— кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову.— А что?..
— Тяжко?
— Мне? — уточняя, ткнул он пальцем в себя.— Не жизнь, а малина...
— А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну... В гости идут — берут с собой, в отпуск едут — тоже...
— Боятся?
— Наверное.
— И правильно делают.
— В каком это смысле? — засмеялась она и занесла над ним кулак.
— В хорошем, хорошем! — поспешил заверить ее Колюня.
И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему, садовод Подмосковья.
— Гражданин? — поинтересовался Колюня из-под него.— Вам так удобно?
Садовод в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.
— Припадочный, что ли? — ругнулся садовод, но корзину с Кати все же убрал.
— Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? — спросила Катя.
Колюня достал из корзины яблоко, вытер и отдал Кате, а себе достал другое.
— Я же сказал ему, почему.
— Он не поверил. Я тоже...
— Ну и правильно сделали... Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и все.
— Ты не много потерял...
Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.
— Кислое? — не поверила она.— А мое, попробуй, сладкое.
Он осторожно откусил.
— Действительно, сладкое,— признал.
— А ты ревнивый? — вдруг спросила она.
— Я? Откуда мне знать?..
— А он ревнивый... Нельзя хорошего слова ни о ком сказать. Сразу начинает искать недостатки...
— Любишь ты о нем поговорить,— отметил Колюня.
— Ты первый, с кем я так откровенно... Серьезно, с тобой интересно разговаривать. Про тебя всякое говорят, а ты, по-моему, не хуже других, а в чем-то и лучше...
— П-продолжай...— разрешил ей Колюня.
Когда они выдавливались из тамбура на перрон, садовод сказал им вслед с упреком:
— Сопляки еще, а разговоры совсем как у взрослых. Неловко даже слушать...
Глубокое умозаключение садовода развеселило Колюню и Катю. Выбравшись из вагона, они
