впускать в себя его ослепительные лучи. Тотчас вспыхнули, причудливо изгибаясь, оранжевые ветви света, залетали синие райские птицы. Проще простого сотворить такой праздник света — смотреть на солнце сквозь ресницы. И желательно, чтобы ресницы были, как у Коли Рублева,— темнокрасные, загнутые на концах: праздник света будет ярче...
— Здравствуй! — вдруг услышал он.
Разлепил ресницы — перед ним с поднятым к небу лицом стояла Малышева. На ней было вьющееся на ветру желтое с синими цветами платье.
— Что ты там интересного увидел? — спросила она, продолжая глядеть в небо.
— Л-летающие тарелки.
— Где?! — Она еще выше запрокинула лицо, и солнце затопило ее зрачки золотисто-зеленым, как в подсвеченном аквариуме, светом.— Я ничего не вижу...
— Я тоже,— с улыбкой сознался он. Переправил авоську из одной руки в другую и спросил: — Куда держишь путь?
— Тебя встречаю.
— Меня?! — потрясенно вытянул он шею.
— Я позвонила тебе, а твоя бабушка сказала, что ты в универсаме. Тогда я пошла тебе навстречу.
— Сочинила все.
— Правда, правда! — поклялась она. И тихо спросила: — Почему в школу не заходишь?
— А зачем? — дернул он плечами.
— А у нас — новостей!!! — улыбнулась она.— Отгадай, с кем сейчас сидит Наташка Спринсян... С Мазаевым!
— А Караев?
— Как ты, один...
— Еще что нового? — он поднял лицо опять к небу.
— Деньги на выпускной собирают. Придешь?
— Нет.
— Почему?
— Силу воли вырабатываю,— усмехнулся он.
— Скажи, это ты в каникулы звонил и бросал трубку?
— А то кто же...
— Ты пугал, что нашу машину угоняют?
— Сдаюсь,— поднял он свободную руку.
— А на Восьмое марта открытку без подписи ты прислал?
— Я-то старался, левой рукой писал.
— А я сразу догадалась... помнишь, что написал?
— Не-а...— чуть качнул он головой.
— А я помню! «В тебя я был немножечко влюблен. Я опоздал лишь на один осенний день. И не пройти к тебе всего один квартал... Я просто рад, что ты живешь на свете!»
— Набор слов...
— Неправда! — недовольно отвернулась она в сторону.— Я в тот день вся обревелась... И с Валеркой за то, что он порвал открытку, целую неделю не разговаривала...
— Зачем вообще показывала?
— А мы с ним с самого начала договорились ничего друг от друга не скрывать,— призналась она с опущенной головой.
— Что мы сегодня встретились, тоже не скроешь?
— Подумаю,— мельком поглядела она на него.— Мне кажется, он боится правды и не доверяет мне. Уже предупредил: если я когда-нибудь изменю ему, то чтобы он про это никогда не узнал.— Она сощурилась, и глаза у нее стали узкими и длинными.— Но этого он не дождется. Я сначала скажу ему, что изменила, и посмотрю, как он поведет себя, и тогда, может, на самом деле изменю...
— Что вы как маленькие? — скривился Колюня.
— Да мне не нравится, что мы с ним все время одни, одни... Даже когда в школе...
— На его месте я бы, наверное, тоже никого не подпускал.
— Вот и он, когда мы с ним по телевизору смотрели бой оленей, доказывал мне: третий — всегда лишний. Закон природы.— Она сняла с его джинсовой куртки приставшую белую нитку.— Но мы же не олени, люди...
— Это ты мне говоришь?
— Какая я эгоистка!..— вдруг осознала она.— Хотела узнать, как живешь ты, а говорю только про себя и Валерку... Ну, как ты?
— Я же сказал: вырабатываю силу воли.
— По-моему, она у тебя уже есть.— Начала наматывать белую нитку на палец, дошла до буквы «В» и бросила.
Колюне показалось, что на них кто-то смотрит. Оглянулся — никого.
— Значит, на выпускной не придешь? — повторила она вопрос.
— Я и на свеем-то, наверное, не смогу быть. Меня родители к себе забирают...
Не веря, она покрутила головой и спросила:
— Почему сразу не сказал об этом?
— Повода не было… И я еще не решил, поеду или нет...
— Слушай! — вся встрепенулась она.— Мы договорились перед экзаменами сходить всем классом на то же самое место, где озеро. Идем с нами! Всего на один день, а?..
— Есть примета: на старое место нельзя возвращаться. Будет несчастье…— Он провел рукой по затылку. Было ощущение, что кто-то навел на него увеличительное стекло.
— А мне так хочется, чтобы все повторилось,..— размечталась она,— И чтобы мы сидели у костра и чтобы дождь потом пошел… И еще я хочу послушать твою песню...
— Это была не моя песня. Руссоса.
— Все равно чья. Мелодию я помню...— Она напела начало песни.— А слова забыла...
— А это откуда, помнишь? — Он потянул за цепочку и показал ей латунный талисман.
— Нет,— извиняясь, улыбнулась она.
— У тебя телефон все тот же?
— Да!
— Я пошел,— поднял он руку.
— Я еще хочу спросить тебя...
— Знаешь, по-моему, на нас кто-то смотрит и сильно-сильно нервничает...
— Выдумываешь...— Она даже не оглянулась.— Мы еще увидимся?
— Скорее всего нет.
— Писать оттуда будешь?
— Не буду...
Она приподнялась на носочки и поцеловала его. Хотела, как сестра брата, в щеку, но Колюня не понял, испугался ее движения, отбросил голову назад, и получилось смешно: поцеловала его в подбородок.
— Позвони мне, ладно? — сказала она, повернулась и пошла прочь.
И он пошел, радостно размахивая двумя тяжелыми банками. От одного чересчур сильного взмаха его приподняло над бетонной дорожкой, и дальше он уже не шел; а низко летел над землей и улыбался, как улыбается во сне исцеленный от тяжелого недуга. В грудь приятно толкал латунный талисман...
Он и в квартиру не вошел, а влетел. Увидел на полу осколки битого стекла и камень. Пока ходил за помидорами, кто-то устроил в его комнате вентиляцию... Но возмущаться и тем более искать виновника не стал: сам когда-то совершал подобные подвиги. Снял со стены гитару, вытер с нее пыль, настроил. Потом набрал номер ее телефона и, когда она взяла трубку, спросил:
— У тебя есть чем записать? Я продиктую слова той песни и, если хочешь, спою...
