оказываюсь на ногах, ничего такого ужасного со мной не происходит. Может, я преувеличиваю, и мое состояние вовсе не настолько уж плохое?
— Мы уйдем, Хуанита, — говорю я, воодушевленный. — Я тебя вытащу.
Новый разряд в груди, когда неосторожно пытаюсь сделать шаг — и ноги перестают держать… Только не грохнуться, держи равновесие, черт возьми! А-а-а!.. Так, получилось. Я все еще стою. Стою… а толку- то?
Нет, Макс. Твой двигатель свое отработал. Прими это как факт.
Как факт. Просто факт…
— Молчи, Макс… Хорошо, если ты вытащишь хотя бы самого себя.
Она права, черт возьми… Ладно, не пытайся геройствовать, у тебя все равно плохо получается.
— Нога сильно болит?
— Если не шевелиться, то ничего.
— Тогда лежи и не шевелись.
— А что мне остается?.. — попытка улыбнуться. — Макс, знаешь, что?
— Что, Хуанита?
— Извини, что я так себя вела… Ну, ты понимаешь.
— Да ничего…
— Нет, правда, извини. Я ведь не со зла.
— Понимаю. Я тоже не со зла. И ты извини.
— Вот мы и в расчете! — она снова улыбается, только уж очень вымученной выглядит ее улыбка. Потом говорит: — Макс, может, это нескромный вопрос… Со мной-то все понятно, но ты ведь нормальный человек?.. Даже хороший иногда… как оказалось. Кто же тебя так довел?
Если она так ставит вопрос… А почему бы и не рассказать?
— Ну… в детстве я упал с балкона.
— Это твой черный юмор?
— Нет. Это правда.
— А… извини.
— Да не за что. С восемнадцатого этажа. Мне тогда было двенадцать лет… это двадцать лет назад. Знаешь, как обычно бывает… Дети ведь глупый народ. Кто-нибудь скажет: «вот, я умею то-то, а вам слабо?» — и все тут же кинутся доказывать, что ничуть даже не слабо. Ну и я кинулся… и доказал. Один раз и на всю жизнь.
— Понятно, — говорит Хуанита, просто чтобы показать, что слушает меня. Впрочем, если бы даже и не слушала…
— Я разбился буквально в лепешку — живого места не было. Говорят, умер почти сразу. Десять часов так и лежал трупом под окнами — на улице дождь, никто не ходил, а мои дружки, видимо, здорово напугались и делали вид, что они тут не причем. Да я на них зла не держу, сам виноват… Потом увезли на машине, бились еще десять часов, пока мое тело начало подавать какие-то признаки жизни. Вообще говоря, никто не верил, что такое возможно. Они заменили мне почти все, разве что мозг… да и тут нет полной уверенности. Не знаю, можно ли меня вообще называть человеком.
— Не надо так, Макс.
— Ладно. Потом меня забрали в этот комплекс… Сказали, что до сих пор такое никому не удавалось, что они не знают, как себя поведет мой организм… кроме всего, у меня ведь была еще и почти полная потеря памяти… Короче говоря, упросили родителей оставить меня там на какое-то время. Потом это время затягивалось… потом я уже не представлял себе жизни за пределами комплекса. Мама с папой мной будто бы не интересовались… когда я вырвался на свободу, то узнал, что они давно умерли. Даже не сомневаюсь, что Ричард приложил к этому руку… ну что ж, он расплатился за все сполна.
— А меня родители продали! — вдруг выдает Хуанита.
— Как? — непроизвольно вырывается у меня.
— А так! Они жили на этой вонючей планете, Хорхе, ели где и что придется, зато во сне видели, как вырвутся оттуда в Центр! А я была самим дорогим их имуществом. Я ведь тогда была красивой девочкой…
— Ты и сейчас очень даже ничего.
— Макс, я же лучше знаю, вся эта мишура…
— Я не про мишуру.
— Лучше молчи. Они меня продали этому Мохену, когда мне было шесть лет.
— Двадцать лет назад… — машинально считаю я.
— Что? Да, двадцать лет назад. Он стал меня учить… всем премудростям. А эти тут же смотались, только их и видели! Понятия не имею, что с ними стало. Если бы не Конрад… ладно, не важно. Макс, это же ты тогда притащил всю ту толпу народа?
— Я просто струсил. Они сами за мной потащились.
— Струсил? А мне ты показался совершенно бескрышным типом.
— Черта с два! Вся моя, как ты говоришь, бескрышность как раз от страха и идет.
— Я, конечно, не знаю… Я ведь всегда дико боялась этого Мохена… так вот: ты мне тогда показался гораздо страшнее.
— Я и есть страшнее… в каком-то смысле.
— Макс, не говори так!..
— Но я же застрелил Конрада!
— Я знаю, почему ты застрелил Конрада.
— Да-а? — делаю карикатурно-удивленное лицо. — Так расскажи мне!
— Ты и сам знаешь.
— Все равно — скажи.
Но Хуанита молчит, и мы снова смотрим друг на друга, и в ее печальных глазах я вижу один огромный вопрос: «Почему же все это случилось ТАК?»
Может, и правда не надо ничего говорить…
Но она все-таки произносит:
— Макс, ты не хуже Конрада. Просто он — это он… был. А ты — это ты.
— …был, — автоматически добавляю я, но, кажется, шутка вышла неудачной.
— Нет, Макс, ты — есть. И будешь… А-а-а! А-а-а-а-а!!! — вдруг кричит она, конвульсивно вздрагивая всем телом.
— Что, Хуанита?! Что? Нога?
Но она не отвечает, а продолжает трястись, как в лихорадке — в глазах светится безумие.
Вот так, Макс! Ты сидишь здесь, рядом, ты видишь ее страдания, и ты ничем не можешь помочь. Совершенно ничем. Что может быть страшнее?
За минуту она успокаивается, только еще продолжает негромко стонать и всхлипывать. Потом поднимает голову и смотрит на меня в упор:
— Макс, пока я не передумала… Ты можешь сделать доброе дело?
Почему мне кажется, что в ее вопросе скрыт подвох? Потому что никто не станет просто так просить «сделать доброе дело»?
— Что я должен сделать?
— Уходи… только сначала… — долгая пауза, пока Хуанита наконец решается: — застрели меня.
— Нет!.. — инстинктивно отвечаю я.
А ведь страшно подумать — несколько часов назад ты был рад сделать это!
Вот она, правда, Макс! И не надо никаких выдумок…
— Нет, не спорь, послушай… Я ведь немного врач, поэтому я знаю… Я потеряла много крови… и еще потеряю. А наша аптечка куда-то пропала… да и все равно она ни на что серьезное не годится. Я протяну не больше суток… А ты еще можешь спастись!
— Я выберусь и вызову помощь. А потом вернусь за тобой.
— Нет, Макс. Это как минимум неделя… я столько не проживу… И я не хочу мучиться… Лучше сразу… Макс, пожалуйста!
