Но всех приготовлений закончить не удалось. Фашисты открыли интенсивную стрельбу. Наблюдатели сообщили, что две пулеметные точки ведут пристрелку наших позиций с обоих флангов, а по дороге за мостом, где вчера стояли подбитые танки, по всему берегу реки появились ячейки для пехоты, занятые фашистскими солдатами.
До полного рассвета сменили позиции только два орудия, стоявшие на прямой наводке, — их убрали на опушку леса. Корректировать же огонь теперь можно было с высокой ели в центре лесного массива: наблюдатель с телефоном разместился очень удачно. В бинокль вижу и я немецкого мотоциклиста, несколько бронетранспортеров возле деревенских домов. Но не вижу фашистских танков — три подбитых танка фашисты утащили в тыл. Остался только сгоревший остов, его сдвинули в сторону от дороги, освободив проход к мосту.
Надо упредить контратаку врага, думаю я и наскоро готовлю исходные данные для стрельбы. По телефону сообщаю эти данные всем огневым взводам. После первых снарядов, разорвавшихся в немецком расположении, движение по дороге уменьшилось. Загорелся один дом — фашистский бронетранспортер спешит отъехать от него, а солдаты разбегаются в укрытия.
— Батареей, четырьмя снарядами, беглый огонь!.. — кричу в трубку, и несколько снарядов попадают в гущу немецких солдат. Загорелся и горящим факелом выскочил на дорогу и бронетранспортер.
Два десятка снарядов — это совсем немного для немецкого батальона, занявшего исходные позиции для наступления. Но теперь фашистам потребуется время для приведения в порядок своих подразделений, а мы благодаря этому успеем подвезти снаряды и получить дальнейшие указания командования, прикидываю я.
Справа и слева от нас сплошной гул артиллерийской канонады. Это мои товарищи отбиваются от наседающих фашистов.
Но вот появился самолет-разведчик над нашим расположением. Приказываю прекратить движение и по самолету не стрелять. А летчик совсем обнаглел — снизился и летит над лесом так, что видна даже его голова в шлеме: высматривает в однообразной картине соснового леса наши пушки. Для острастки обстрелял из пулеметов разбитое вчера орудие, не убранное нами с поля боя. Никто от этой его стрельбы не пострадал. А главное — разведчик не видел наших машин и тракторов, замаскированных в молодых елочках.
До вечера фашисты не решались беспокоить нас, а мы за это время дважды произвели по ним огневой налет. Как только немцы пытались вылезти из своих нор, наш наблюдатель сразу же давал их координаты. В качестве наблюдателей за день побывали почти все командиры огневых взводов, но основным наблюдателем был лейтенант Чередниченко. Это он громко выругался, когда испортилась связь со вторым взводом, ведущим в этот момент стрельбу по фашистской самоходке. Его громкий голос с высокой ели был слышен и без телефона. Командир орудия сержант Власов после боя рассказал, что, наверное, и немцы слышали, как Чередниченко кричал: «Чертова башка! Левее ноль тридцать!..»
Прошли уже сутки, как дорога Торопец — Железово была перехвачена нами, и противник пока ничего не мог сделать, чтобы обойти нас.
Снова в бой
Под вечер пришло распоряжение от командира дивизиона: сняться с позиций, прибыть под деревню Железово для прикрытия переправы через реку Западная Двина и пропуска на восток остатков отходящей 125-й дивизии.
Немцы, видимо поняв, что перед ними наших стрелковых частей нет, стали активничать. Группа пьяных фашистских солдат на мотоциклах выскочила на дорогу, но вовремя увидевший их пулеметчик Гаев скосил всех мгновенно. Автоматы гитлеровцев с запасом патронов мы взяли с собой, пулемет же их был намертво прикреплен к раме мотоцикла, и снять его не удалось.
Бойцы устали, но чувство морального удовлетворения, что враг не прошел, что мы на сутки задержали врага, придавало всем энергии и сил.
Но приказ получен — мы прогреваем моторы, и первыми снимаются орудия второго взвода, расположенные подальше от дороги. В темноте тракторы вытаскивают их на дорогу, и они направляются обратно, на деревню Грядцы.
К полуночи все пушки уже на марше. С позиций последним уезжал я, мысленно прощаясь с погибшими товарищами. Помню, как зарево пожарищ на западной стороне леса сопровождало нас до самой реки, как артиллерийская канонада гремела в районе железнодорожной станции Старая Торопа…
Солнце было уже в зените, а противник все не появлялся. Рваные белесые облака, словно пасынки неба, ползли над нашей позицией, впереди маячил пустынный косогор с некошеной травой, где устроился наш наблюдатель сержант Загайнов. Вдруг отказала связь. В этот момент все и началось.
На наши позиции налетело до двух десятков фашистских самолетов, бомбы разных калибров градом посыпались на дорогу, на опушку леса, в болотистую низину, словно враг догадался, что здесь закопаны наши орудия. Земля вокруг покрылась воронками, вывороченными деревьями, вздыбилась многопудовыми вывернутыми пластами, загорелся сушняк. Но батарейцы не дрогнули. Через некоторое время после налета в нашем расположении стали рваться мины и снаряды. Тогда, без пилотки, с окровавленной повязкой на голове, ко мне подполз сержант Загайнов.
— Товарищ старший лейтенант, связь оборвалась… На дороге фашистские мотоциклисты… — начал докладывать он и, не договорив о том, как выбрался, как приполз почти за километр, ослабевший от потери крови, упал без сознания, сжимая перебинтованной рукой винтовку. Два бойца из взвода управления унесли его в глубь леса.
А фашисты подошли к реке вплотную, залегли напротив наших позиций и открыли огонь. Кто-то из батарейцев, не выдержав, без моей команды обстрелял вражеских мотоциклистов. Сквозь дым было видно, как летят мотоциклы с колясками, каски, набитые чем-то сумки…
— Батареей огонь!.. — скомандовал я.
Два-три залпа — и передовой отряд фашистов был уничтожен.
Вскоре на дороге показались три тяжелых танка. Ведя огонь на ходу, они устремились к броду, а за ними слева и справа в высокой траве двигались автоматчики. Сержант Ефимов прицелился в головную машину, но промахнулся: снаряд разорвался в двух-трех метрах от нее. Второй снаряд угодил в моторное отделение, и тогда пламя окутало танк. Черный дым не помешал увидеть, как из верхних люков его немцы выпрыгивали на землю.
— Еще снаряд! — крикнул я, успел подумать, что Ефимов почему-то не слышит, не понимает меня, и очнулся уже на руках красноармейца Мамая: он нес меня куда-то в лес. Рядом гудел трактор с прицепленным орудием, вокруг рвались снаряды, мины — больше запомнить ничего не удалось…
Фашисты не прошли к переправе в ту ночь. Утром 4 сентября батарея сосредоточилась в лесу возле деревни Шатры, недалеко от места боя с танками. У нас осталось три орудия, один трактор, четыре автомашины и тридцать пять человек. Погибших похоронили на лесной опушке возле деревни Железово. И политработник Николай Кузнецов рассказал мне подробности боя. Оказывается, я был в беспамятстве, а он командовал батареей. Должно быть, в сводке Совинформбюро на другой день говорилось о «боях местного значения». Но ведь и в каждом таком бою ковалась наша грядущая победа.
Вечером мы получили приказ из штаба полка: к исходу 6 сентября прибыть на станцию Соблаго.
Невольно подумал: может быть, там всех нас собирают вместе? Где-то ведь стоят насмерть мои товарищи-противотанкисты…
Проселочными дорогами, мимо безымянных деревушек прошли мы до станции Соблаго и встретили там бойцов с машиной боеприпасов из батареи лейтенанта Козловского. Из их рассказов стало известно, что вторая батарея с вечера встала на боевые позиции возле деревни Орехово, а машина с боеприпасами осталась здесь из-за неисправности двигателя. Узнали, что и штаб нашего полка был с вечера тоже здесь, в Соблаго, а под утро выехал в направлении Пено.
После короткого отдыха принимаю решение двигаться тоже на Пено. Это совсем рядом.
К полудню без происшествий добрались до окраины деревни Гора. Неширокая здесь речка Кудь
