Залп четырех стволов родных зениток прозвучал в ночной тишине оглушающе резко. Вижу разрывы снарядов возле дороги и ввожу поправки. Длинноствольные зенитки снова содрогаются, выбрасывая острые языки пламени.
Впереди всех, на правом фланге батареи, стреляет взвод Бочарова. Кричу ему в телефонную трубку, чтобы он сам занялся корректировкой огня орудий, так как несколько машин на дороге уже загорелось и ему там хорошо видны цели.
— Бронебойным, наводить в голову колонны, взводом два снаряда… — громко кричу Бочарову. — Огонь!
Снова оглушительный грохот — и еще несколько огненных свечек на дороге и правее ее, в придорожном кустарнике.
Спустя пять минут все затихло. Но через какое-то мгновение выше наших голов — свист, шипение, потом — ослепляющая вспышка фашистского снаряда. Это метрах в тридцати от моего окопчика. Снова разрыв, но выстрела не слышно. Звук от него врывается в уши вместе с полетом снаряда: «У-уах!..» Разрыв следует за разрывом; к счастью, снаряды идут с перелетом. Я приказываю батарее:
— Огонь прекратить! В укрытие!..
Обстрел танками продолжался недолго. Поднявшись на бруствер окопа, я осмотрелся и поверх огромного поля увидел несколько горящих машин. Танки немцев уходили вправо — огонь по ним открыла батарея Павла Варганистова…
С рассветом, поняв, что впереди нас нет никаких стрелковых частей, что с танками и пехотой противника придется вести бой только нам, докладываю об этом на КП командиру дивизиона.
— Примите меры к маскировке позиций, улучшайте их, — слышу в ответ.
— Но подвезите снаряды и пару пулеметов для борьбы с пехотой. Хотя бы ручных пулеметов… — прошу я.
— По самолетам противника подготовьте только одно-два орудия, других пушек не раскрывайте — тщательно маскируйте их пшеничными стеблями… — продолжает Кожевников.
— Все понял…
Немецкие танки к утру огонь прекратили. Постреливали изредка лишь фашистские автоматчики — и то уже не с ближнего края поля, а из-за дороги, из придорожного кустарника. Фашисты, видимо, поняли, что здесь с ходу войти в город им не удастся.
Появились самолеты с крестами, Сначала поодиночке — это разведчики. Гул их моторов со стороны города. Огонь по одной низколетящей паре «фокке-вульфов» мы успели открыть — из спаренной пулеметной установки, расположенной на высотке, метрах в пятистах от боевой позиции. А вслед за разведчиками появилась большая группа «юнкерсов» под прикрытием шестерки «мессеров». Наблюдатель батареи доложил мне о восемнадцати самолетах, идущих на город.
Огонь по ним первой открыла батарея лейтенанта Роянова, стоявшая левее нашей. Орудия и одна спаренная пулеметная установка, согласно команде, продолжали стрелять по самолетам. Немцы ушли.
Солнце уже совсем поднялось над горизонтом. Наши плохо замаскированные боевые позиции просматривались со всех сторон, и я подумал, что немцам будет очень легко нас обнаружить. В это время с КП дивизиона сообщили, что у Роянова есть потери, что гитлеровские танки, видимо, пойдут с правого фланга, поэтому необходимо прикрыть это направление, выдвинув вперед и вправо один взвод моей батареи.
Командиры и красноармейцы завтракали. В окопчике взвода управления нас с Николаем Кузнецовым тоже ждали до краев наполненные супом котелки. Но было не до завтрака, хотя есть и чертовски хотелось.
Прошел час, второй… Но ни через час, ни через пять немцы не пошли в наступление — только держали нас своими постоянно висящими в воздухе самолетами в напряжении. В тот день они даже не пытались бомбить наши позиции.
Впереди, возле дороги, по которой мы стреляли ночью, маячили остовы сгоревших фашистских автомашин. Вокруг валялись трупы гитлеровцев, которых уже видел лейтенант Молибога, ползавший по пшеничному полю в разведку. Почему-то хотелось посмотреть на. это зрелище, на врага — и я решаю проникнуть на окраину поля, к дороге. Днем, на виду у фашистских автоматчиков, засевших где-то в придорожных кустах, такая вылазка опасна, но вдвоем с красноармейцем Мамаем мы ползем «поглазеть» на нашу ночную работу.
Совсем близко затрещал пулемет, и веер свистящих струй пронесся над головами. Хлопнули разрывами несколько мин — и снова тишина. Лежим, притаившись, в густой, уже спелой пшенице. Ловлю себя на мысли, что хотел поругать красноармейца Мамая и других бойцов батареи за самовольные действия ради любопытства, а у самого такое же неодолимое желание — увидеть убитых врагов, их сожженные машины. И это желание пересиливает страх перед свистящими пулями.
Первым снова ползет Мамай. Я за ним — по примятому желобу из стеблей пшеницы. Свою винтовку Мамай держит за ремень. Я вижу его мокрую гимнастерку, кирзовые сапоги. На краю поля, перед самой дорогой, залезаем в глубокую воронку — немецкий пулемет здесь не достанет нас. А обзор хороший. Стоит только поднять голову над краем воронки — и видно, что по дороге на большой скорости продолжают двигаться немецкие броневики. Машины, сгоревшие этой ночью от нашего обстрела, маячат на обочинах. Черный дым от их тлеющих резиновых скатов стелется по земле. А дальше, за дорогой и вправо, в придорожном кустарнике, мелькают немецкие каски, летят в сторону комья земли. Это окапывается немецкая пехота. Неподалеку от пшеничного поля в разных позах лежат немцы, убитые нашими батарейцами. Их много. «Но что же не забирают своих вояк для похорон? — думаю я и сам себе отвечаю: — Боятся, гады! Боятся выползти за дорогу и тоже найти здесь свою смерть…»
Мамай рядом со мной — просит бинокль «на одну минуту». Протягиваю ему бинокль, и он шепчет:
— Товарищ лейтенант, вот здорово! Сколько мы их побили! Можно, я подползу еще ближе, а вы здесь полежите?
— Давай, Иван, ползи вон к тому офицеру, который лежит на правом боку, уткнувшись головой в ямку. Будут у него документы — забирай их, планшет или сумку тоже снимай…
— Есть, товарищ лейтенант! Я мигом… — И Мамай заработал руками и ногами, переваливаясь из стороны в сторону. Немецкий пулемет не стрелял. Это придавало бойцу храбрости — он полз быстро. Иван Мамай — хороший красноармеец, в моей батарее уже третий год…
Томительно долго тянутся минуты. Но вот вижу в бинокль — Иван ползет обратно. Зеленая каска маячит выше травы, выше высоких стеблей одуванчиков, пухом разлетающихся от его размашистых движений. Еще несколько секунд, и Иван ловко перевалил тело через край спасительной воронки. В его глазах радостное возбуждение: принес немецкую каску, пробитую осколком снаряда.
В каске, под матерчатой подкладкой, рукой нащупываю шершавую корочку удостоверения с фашистской свастикой, брезгливо перекладываю в карман гимнастерки. Кожевников, когда услышал, что я высылаю ему на КП пробитую немецкую каску, а документы обер-лейтенанта передам позже, радостно крикнул:
— Срочно ко мне, на КП! Сюда же выехал Герасимов! — И положил трубку, не дослушав мой доклад.
Прихватив с собой каску, вдвоем с Кузнецовым бежим к первым домам окраины города. Здесь, в огородах, землянка командира дивизиона.
Приняв доклады командиров дивизионов и комбатов, Герасимов поднялся и поставил новую задачу:
— Получена шифровка Генерального штаба. В ней указывается, что наш полк срочно своим ходом следует направить под Коростень. В 24.00 всем дивизионам сняться с боевых позиций и к утру сосредоточиться в лесу за городом Подволочинск. Маршрут движения колонн получите позже.
Командир полка, как всегда, был краток. Вопросов никто не задавал.
Новая задача
