— Ну, а вот и настоящая мина. Прошу стоять, не сходить с места! Не увидел бы ее, кое для кого из нас сегодняшний инструктаж мог бы быть последним, — совершенно спокойно, как бы между прочим, произнес Алексей Григорьевич.
Ловко орудуя длинными пальцами, он тут же извлек и обезвредил прыгающую мину. Затем саперы с миноискателями обшарили всю лесную поляну. В нескольких местах они обнаружили еще такие же «сюрпризы». А ведь до этого по поляне вдоль и поперек ходили солдаты и офицеры, и только чудом никто из них не подорвался.
Я напомнил Алексею Григорьевичу об этом случае, он грустно улыбнулся, промолчал...
Наконец саперы очистили дорогу, войска двинулись дальше. Дивизионы артполка следовали в одной колонне. В случае нападения огонь можно было вести только прямой наводкой, развернув орудия вправо или влево по флангу. О другом способе не могло быть и речи: густые заросли и узкие дороги начисто лишали артполк маневренности.
В лесу трудно выдерживать направление движения подразделений с техникой. Поэтому боевые части дивизии вышли на рубеж Харнекоп, озеро Штернебекер-зее несколько севернее. Достигнув озера, они повернули на юго-запад. Снова начинался лес с «сюрпризами», разбросанными в самых неожиданных местах.
420-й ОИПТАД, заняв позиции по западным скатам высоты 94,0, приступил к оборудованию противотанкового опорного пункта на правом фланге наступавших частей дивизии. На лесных перекрестках к столбам, рядом с указателями дорог, кто-то уже успел прикрепить большие фанерные щиты с надписями: «До Берлина осталось 40 километров. Вперед, советские воины!»
Старший сержант Кучин несколько раз перечитал этот призыв, и все же ему не верилось, что это действительно так и есть: сорок километров и — Берлин. Всю войну мечтал он об этих днях, шагал вперед, отлеживался в госпиталях и снова шагал, уверенный, что он обязательно будет в Берлине. Эта уверенность укрепилась в нем особенно сильно в последние месяцы, когда дивизионная газета «За честь Родины» и армейский «Фронтовик» писали о походе на фашистскую столицу, печатали политико-экономические и исторические обзоры о Бранденбургской провинции, самом Берлине и его окрестностях. И вот, когда до этого гнезда осталось каких-нибудь сорок километров, Аркадия Кучина начали обуревать сомнения: неужто и вправду он, молодой уральский рабочий, так близко сейчас от цели? Неужто он будет-таки в Берлине?
Возможно, эти мысли были навеяны меланхолией, — которую Кучин испытывал, отлеживаясь в техлетучке Михеля. Правда, сегодня к нему примчался комбат Глущенко. Пристально заглядывая в глаза, он крикнул на ухо (Аркадий еще плохо слышал после контузии):
— Как самочувствие, Кучин?
— Нормальное, товарищ старший лейтенант!
— Воевать можешь?
— А где орудие, расчет?
— Есть и орудие, будет и расчет. Даже твой Грибушенков объявился. Убежал из медсанбата. Вот и расчет. Остальных подберешь из дублеров. Принимай командование! — И комбат вручил Кучину наряд на получение восстановленной в мастерских пушки.
— Есть, принимать орудие! — обрадовался Аркадий.
И вот сейчас он стоит у указателя, а в машине сидят Миша Грибушенков и весь его новый расчет. До ДОП осталось около километра, но Кучину не терпелось: ведь там, в отделе артснабжения дивизии, он получит свою родную пушку, старательно отремонтированную солдатами.
На обратном пути, уже с орудием на крюку, Аркадий наткнулся на большую колонну гражданского населения. Все оборваны, измождены, но смотрят на наших солдат радостно.
— Боже мой, да это же наши, советские люди! — закричал Грибушенков.
Машину остановили. Солдат обступили женщины, старики, дети. Смех, слезы, объятия. На шее Аркадия повисла старушка. Рядом, уцепившись за подол ее платья, застыли две худенькие девочки. Кучин вынул несколько сухарей — больше детей нечем было угостить. Тем временем солдаты во главе с Грибушенковым сорвали замки с продовольственного склада, оказавшегося подле дороги. Затем стали раздавать выстроившимся в очередь людям продукты. Для детей даже плитки шоколада нашлись.
Аркадий разговорился со старухой. Она оказалась из Смоленской области. Попала в лагерь под Бернау. Дочь умерла там неделю назад, а она вот с внучками уцелела.
— Теперь, слава богу, доберемся как-нибудь до дому, — заключила свой печальный рассказ старая женщина.
— А где же их отец? — спросил Кучин, указывая кивком головы на девочек.
— Отец — командир Красной Армии. Воюет где-то, не знаю, жив или нет. Может, встречал где, сынок, лейтенанта Игоря Смирнова?
— Нет, бабушка, не встречал такого. Но вы не волнуйтесь, он отыщется.
Дальше произошло нечто совершенно непонятное. К изумлению старушки, Кучин вскочил. Побледнев, он уставился на одиноко сидевшую в стороне девушку. Ее глаза неподвижно смотрели куда-то поверх деревьев. Кучин невольно перевел свой взгляд в ту сторону, но ничего там не увидел. «Слепая!» — догадался он и онемел от неожиданности. «Где же я видел это лицо? Эти невидящие, но чистые-чистые глаза?» Что-то знакомое почудилось в облике слепой, бедно одетой девушки. Кучин никак не мог вспомнить, где он ее видел. А может, это ему просто показалось?!
Пора было в путь. Пересилив себя, Кучин наскоро простился со старой женщиной.
Ровно гудит мотор автомобиля. Позади далеко остались освобожденные советские граждане. А Кучин все думает, перебирает в памяти встречи, лица, пытаясь вспомнить запавший в душу образ слепой девушки. Но тщетно!
И вдруг Аркадий увидел, как Михаил Грибушенков достал из кармана шинели сложенную, затертую газету и начал аккуратно отрывать от нее кусочек на закрутку. Молнией вспыхнула страница дивизионной газеты «За честь Родины» со стихотворением Леонида Елисеева «Слепая». Вот оно что! Теперь все ясно. Он знал это стихотворение наизусть:
Как это было похоже на то, что видел Кучин сейчас собственными глазами. Именно такой и представлялась она ему тогда, когда он с товарищами читал стихотворение. Будто о ней писал поэт.
Совсем стемнело, когда расчет Кучина прибыл в часть. Как всегда, батареи дивизиона заняли позиции на танкоопасном направлении, окопались. Отдыхали в полной боевой готовности. Половина людей бодрствовала. Не спали также расчеты у станковых пулеметов роты ПТР.
Батарейцы и сам комбат радостно встретили пополнение. Теперь батарея вновь стала трехорудийной. Глущенко отвел орудие на позицию и долго наблюдал за дружной работой артиллеристов. Казалось, ничто не предвещало опасности, и Петр Кузьмич ушел, зная, что Кучин сделает все добротно. Красноармейцы и командиры батареи группками сидели около своих орудий. В темноте малиново вспыхивали огоньки папирос и цигарок. Ребята, досказав забавные истории, постепенно умолкли. Все затихло.
На дежурство заступил расчет старшего сержанта Ивана Кислицына. Слышно было, как неподалеку в арттягаче сладко похрапывал ефрейтор Анатолий Кабанов. Серьезный, курносый — ни дать ни взять мальчишка — Толя пришел в батарею еще в Польше с кратковременных армейских курсов шоферов. Со временем он и его товарищи набрались опыта, стали хорошими водителями.
За полночь стало сыро. Лощину, протянувшуюся от высоты до леса, до краев заполнил легкий белесый туман. На опушке вдруг что-то зашевелилось, удавом поползло к холмам. Кислицын протер глаза — так и есть, «удав» явно движется вперед. Сорокалетний Константин Черешко тоже напряг зрение, негромко проговорил:
— Товарищ командир! Бачу колонну солдат — не иначе!
Двоим показаться не могло, и Иван Кислицын немедленно поднял расчет на ноги.
— Кузнецов! — окликнул наводчика Кислицын. — Я выдвинусь вперед, на тот бугорок, узнаю, кто идет...
— Опасно, командир, одному-то идти...
