столичный пригород Бухгольц. В это же время батарея артполка под командованием старшего лейтенанта А. С. Спивакова произвела залп по Штеттинскому вокзалу Берлина. Честь первого выстрела по фашистскому логову предоставили расчету прославленного артиллериста дивизии сержанта Михаила Андреевича Плюта в составе наводчика Н. В. Дедовича и орудийных номеров И. М. Остапчика и Т. В. Заболотного.
Заводской номер стрелявшего орудия был 7241. На снарядах без взрывателей сделали надпись: «Гостинец Гитлеру от артиллеристов 780-го артполка».
Спустя час по Северному вокзалу Берлина открыла огонь батарея Петра Глущенко. Первым стреляло орудие коммуниста старшего сержанта Ивана Софроновича Кислицына — одного из ветеранов и прославленных младших командиров 420-го ОИПТАД.
Н. Ф. Пацей и Г. С. Шленсковой потом рассказали мне, как торжественно они готовились к этому дню. За сутки написали два варианта послания Гитлеру и Геббельсу. Оба стихотворения вложили в снаряды. Затем послали их к Северному вокзалу. Огонь вели из пушки ЗИС-3 с заводским номером 765414. В расчет И. С. Кислицына входили наводчик М. И. Кузнецов, орудийные номера Я. Т. Гилетич, Г. М. Савчук, М. И. Мартынюк и К. И. Черешко.
Как и на Одере, слог солдатский был далеким от совершенства. Но это не главное. Стихи метко передавали всю ненависть и презрение к Гитлеру и его кровавой клике, говорили о гордости русского человека, увидевшего у своих ног гнездовье сильного, коварного, но уже поверженного врага.
...Впереди простирался большой пустырь. За ним в синеватой дымке громоздились массивы многоэтажных жилых домов и промышленных зданий. Это был Берлин.
Вот она, цитадель фашизма!
Вечером 21 апреля Курашов облюбовал небольшой кирпичный домик с круглой башенкой на юго- западной окраине Карова. Башенку солдаты тотчас начали оборудовать под НП. Вскоре подтянулись штабы, установили связь с дивизионами, занявшими огневые позиции на северной и восточной окраинах Карова.
По данным разведки, Берлин был сильно укреплен, имел внешний и внутренний оборонительные обводы, две укрепленных линии в самом городе и одну вокруг его центра — третий оборонительный обвод, в котором расположились правительственные кварталы. Вся оборонительная система была разбита на секторы. Во главе каждого из них стоял начальник и штаб, которые непосредственно подчинялись ставке. Многие кварталы столицы забаррикадированы, каждый дом приспособлен к обороне. Центральные улицы и все перекрестки контролировались и держались под обстрелом дотов, вкопанных в землю танков и самоходных установок. Двери и окна первых этажей завалены кирпичом и мешками с песком. Для пулеметов и орудий ПТО проделаны бойницы и амбразуры. На крышах и верхних этажах зданий оборудованы огневые позиции для снайперов, автоматчиков и фаустников.
Предполагалось, что гитлеровцы в целях обороны и маневрирования будут широко использовать линии метрополитена и подземные канализационные коммуникации.
Кроме регулярных частей Берлин защищали так называемые фольксштурмовцы, в ряды которых призывались мужчины всех возрастов от шестнадцати до шестидесяти лет. Фашистское командование практически никого не освобождало от этой повинности. Через сутки мне пришлось убедиться в этом лично в Берлинском районе Розенталь. Там я случайно зашел в дом-особняк. Меня встретили женщина лет пятидесяти и ее дочь. Обе стали лепетать, что они не наци, что их глава семейства — художник и всегда-де был противником Гитлера. При этом мать указала на его автопортрет, висевший в гостиной. Я попросил ее показать работы мужа. Немка распахнула портьеры, открыла дверь, и мы очутились в огромном зале, увешанном большими полотнами. Со всех сторон на нас смотрели обнаженные мужчины и женщины. Светловолосые, с ярко-голубыми глазами, они были классическими представителями арийской расы. Мое замечание на этот счет явно смутило хозяйку дома. Она ничего не возразила: ведь картины мужа говорили сами за себя.
Мы вернулись в гостиную. Зазвонил телефон. Трубку взяла дочь. Через мгновение она с опаской протянула ее матери. Хозяйка пришла в замешательство. Я велел ей начать разговор. Звонил муж. Только сейчас выяснилось, что он фольксштурмовец, а было ему под шестьдесят. Хозяйка сообщила мужу, что в доме русские и что советский майор хочет с ним говорить.
— Где вы находитесь сейчас? — спросил я.
— На Александерплац, герр майор.
— Там много войск? И каких?
— О, герр майор, много, но все старики, как я, да дети. Что это за войско?!
— Вы откуда говорите?
— С квартиры моего друга, художника... — И он назвал фамилию.
— Если уж вас забрили в солдаты фольксштурма, то дела у вашего фюрера весьма плохи, — заметил я.
— Вы совершенно правы, герр майор.
— В таком случае передайте всем фольксштурмовцам, что сопротивление бессмысленно и чревато жертвами. Пусть бросают оружие и расходятся по домам. Красная Армия не тронет тех, кто добровольно перейдет на нашу сторону.
— Гут, герр майор, гут!
— Учтите, после окончания боев я зайду к вам на квартиру и проверю, как вы выполнили мое поручение, — сказал я ему на всякий случай в конце нашего разговора. Потом я велел жене художника найти в телефонной книжке номер названного друга и перезвонить. Все оказалось верным — звонили действительно с этой квартиры.
Этот разговор навел меня и полковника Курашова, которому я доложил об этом случае, на невеселые размышления. Немцы могли использовать действующую телефонную сеть Берлина не только для переговоров с семьями, но и для ведения разведки и корректирования огня своей артиллерии. Последующие события подтвердили наши опасения.
Главным для всех нас был вопрос об управлении огнем артподразделений в Берлине. Еще за два или три дня до этого Курашов собрал всех артиллеристов дивизии и поставил задачу: продумать вопросы организации артиллерийского обеспечения действий пехотных подразделений в городе и представить свои предложения в штаб артиллерии. После подробных обсуждений с командирами частей он принял решение: огонь частей дивизионной артгруппы с закрытых огневых позиций накладывать вдоль улиц, по перекресткам дорог, по угловым каменным и прочим сооружениям — наиболее вероятным узлам сопротивления. Части гвардейских минометов М-31 должны были вести огонь по большим зданиям и площадям.
Особое внимание уделялось использованию подразделений полковых артиллерийских групп (ПАГ). По требованию командиров стрелковых подразделений из их состава необходимо было выделить орудия прямой наводки. Они должны были уничтожать огневые точки в подвалах зданий, в оконных проемах, на чердаках, проделывать проломы в стенах. Для этой же цели предлагалось применять и гаубицы.
Утром следующего дня мы с В. И. Курашовым поднялись на башню и засели за стереотрубы. Сквозь легкую утреннюю дымку отчетливо виднелись серые громады городских кварталов. Никаких признаков активности, тишина. Мы наблюдали долго и терпеливо, внимательно изучая каждый квартал, дом, крышу, чердак.
Вот в настежь открытом окне стоит стереотруба, и немецкий наблюдатель, склонив голову к окулярам, пристально смотрит в нашу сторону. К нему время от времени подходит другой гитлеровец. В глубине жилого массива на крыше дома, облокотившись на выступ дымохода, стоит офицер с биноклем у глаз. Далее в проломе заводской трубы тоже наблюдатели.
Командиры дивизионов докладывали о разведанных пушках, танках и других огневых средствах. Тишина оказалась обманчивой: с обеих сторон шла напряженная подготовка к предстоящему бою.
Семь часов утра. Приказа о наступлении еще нет. Уточнив данные, дивизионы начали пристрелку целей. Курашов ушел к командиру дивизии, но возвратился очень быстро: наступление намечалось на 8.30 утра. Вскоре получили боевой приказ. В 8 часов утра командиры дивизионов доложили о готовности.
