с усильями напрасными эти Стеньки Разины со звездочками красными. Учительница, кашляя, вновь долбит упрямо: «Маша ела кашу. Маша мыла раму». Но, словно маясь грыжей от этой кутерьмы, винтовкой стукнул рыжий из-под Костромы: «Чего ты нас мучишь? Чему ты нас учишь? Какая Маша! Что за каша!» Учительница Элькина после этой речи чуть не плачет... Меленько вздрагивают плечи. А рыжий огорчительно, как сестренке, с жалостью: «Товарищ учителка, зря ты обижаешься! Выдай нам, глазастая, такое изречение, чтоб схватило зб сердце, - и пойдет учение...» Трудно это выполнить, но, каноны сламывая, из нее выплыло самое-самое, как зов борьбы, врезаясь в умы: «Мы не рабы... Рабы не мы...» И повторяли, впитывая в себя до конца, и тот, из Питера, и тот, из Ельца, и тот, из Барабы, и тот, из Костромы: «Мы не рабы... Рабы не мы...» ...Какое утро чистое! Как дышит степь цветами! Ты что ползешь, учительница, с напрасными бинтами? Ах, как ромашкам бредится - понять бы их, понять! Ах, как березкам брезжится - обнять бы их, обнять! Ах, как ручьям клокочется - припасть бы к ним, припасть! Ах, до чего не хочется, не хочется пропасть! Но ржут гнедые, чалые... Взмывают стрепета, задев крылом печальные, пустые стремена. Вокруг ребята ранние порубаны, постреляны... А ты все ищешь раненых, учительница Элькина? Лежат, убитые, среди чебреца и тот, из Питера, и тот, из Ельца, и тот, из Барабы... А тот, из Костромы, еще живой как будто, и лишь глаза странны.
