круг жующих пшено и плюющих в общий котел? Или расширил площади посевов проса для получения древнего национального напитка? Что-то тут не так. Сам Ширепшенкин знает наверняка происхождение своей фамилии, знает и о своих предках, которые, чего доброго, были ошамхалами — и молчит! А Собакин — что это за фамилия? Только и годится что в переделку на Собакера. Да и фамилия Грыбовик ничем не лучше.
Когда в дверях столкнулись Собакер с прокурором, то ТКЗНП взял архитектора за воротник и спросил уездного начальника:
— Посадить?
— КПЗ опустело у тебя, да? Побереги свободные места, побереги. Отпусти воротник, пусть работает. Ширепшенкин, заходи, заходи!
Нынешний Ширепшенкин ему не понравился: небрит, в помятом костюме и несвежей сорочке. Молчал, не благодарил за внезапное освобождение, а это означало, что он потерял способность под взглядом начальства уменьшаться. Раньше как было — посмотришь, а Ширепшенкин уменьшился в два, четыре, шестнадцать раз, в виде пыли готов был лечь перед начальством, а теперь? Не кровь ли предка- ошамхала взыграла? Более того, он, видимо, в КПЗ еще и своим мнением обзавелся — а страшнее всего именно это! Если так, то какой же смысл оставлять его в шарашенских лендлордах? Может, в пэры его по животноводству, пусть коровам хвосты покрутит новоявленный умник?
— Ты свободен, — ткнул пальцем Грыбовик в сторону ТКЗНП, и тот беспрекословно покинул кабинет. — А ты, дорогой наш лендлорд, после отсидки сильно теперь прибавил в авторитете. Кто о теплицах теперь вспомнит? Главное — сидел по политическим мотивам, жертва политических репрессий — вот кто ты! И скажи мне, отныне наш политический тяжеловес, оцениваешь нынешнюю ситуацию — как?
— Очень просто оцениваю — помыться бы, вши заели.
— Какие вши? — остановились глаза у Грыбовика.
— А вот такие, — Ширепшенкин свел ладони вместе и зашевелил пальцами.
И тут зазвонил прямой телефон.
— Декретик, — призывно и в то же время таинственно сказала Кристина Элитовна, — тебе срочно надо заболеть. Я все утро слушаю вражеские голоса и считаю, что надо, пока все не прояснится, полежать в больнице. Сейчас же положи руку на сердце, да не перепутай сторону — оно с левой! Достань лекарство, оно в верхнем ящике справа, и старайся на глазах у посетителей принимать его. Перевоплотись, милый, вспомни, что я тебе говорила о системе Станиславского, ты же можешь, иначе все это очень дорого обойдется. Еще неизвестно, кто тут кого. Через десять минут направляю к тебе бригаду «скорой помощи».
— Договорились, — согласился он и обратил свой взор на Ширепшенкина. — Ох, как мне тут без тебя доставалось. Значит, вшей, развели, да? У-у, сволочи… Они готовы любым способом сожрать нас с потрохами. Ой… сердце что-то… — Декрет Висусальевич, как и наставляла специалистка по лирическому придыханию, схватился за левую сторону груди, запустил правую руку в ящик стола и вынул пузырек с лекарством. — С тех пор только на таблетках и живу — вот…
— Может, воды?
— Угу.
— Цецилия Антоновна! — выбежал в приемную Ширепшенкин. — Шефу плохо, скорее воды. Воды!
Шарашенский лендлорд товарищ Ширепшенкин за время отсидки позабыл, что у начальника уезда всегда на столе стояло несколько бутылок минералки, и бросился в приемную. Тем самым очень убедительно подыграл Декрету Висусальевичу, который десять минут спустя уже с носилок воздавал должное своему спасителю, завещая слабеющим голосом:
— Остаешься за меня — ты… Не наломай дров, договорились? Не труси никому ни вшей, ни блох… Цецилия Антоновна, подготовь сейчас же решение и в больницу на подпись — мне…
Санитары уносили будущего великого ошамхала как героя, получившего свои священные раны в битве за счастье родного народа. Уносили под знаменитый танец маленьких лебедей.
Глава десятая
Подоплека собственного невероятного успеха среди коллег-литераторов стала понятнее Ивану Где-то, когда он стал рассчитываться с таксистом перед своим домом. В конверте никакой «зелени» не осталось — с трудом нагреб в карманах мелких бумажек да мелочи. Но это его не расстроило — дома была заначка да и аванс за последний сборник стихов в сберкассе не тронут.
Выгребая карманы, осознал, что ключей от квартиры нет и не может быть — кто же в гроб кладет их? Полтергейстам без надобности, они через бетон и железо шастают, а вот таким как он, воскресникам, не помешали бы. Когда-то он на всякий случай спрятал запасную связку в своем подъезде под первым маршем лестницы. Там была удобная щель.
Это происходило еще в те времена, когда в столице только набирала силу повальная мода жить цивилизованно, то есть за кодовыми замками, домофонами и стальными дверьми. Поэтому Иван совершенно беспрепятственно вошел в подъезд, нырнул под лестницу, нащупал щель, но ключей там не оказалось. Расстроился, однако поднялся на свой этаж, задумав в случае чего высадить дверь плечом — она ведь хлипкая, из оргалита пополам с опилками.
Первое, что удивило, — необыкновенная новизна коврика под дверью. Купил он его десяток лет назад, выколачивал из него пыль и даже раз в год мыл, но такой первозданной свежести узоров никогда не добивался. На всякий случай поднял коврик — под ним, все еще совершенно нецивилизованно, лежали ключи, но не от его квартиры. Соседи-пенсионеры, уезжая на дачу, оставили, чтобы он их цветы поливал.
Был бы потрезвее, события этой ночи пошли бы по иному сценарию. Вероятнее всего, трезвый человек спокойно открыл бы квартиру соседей и переночевал бы там, а утром пригласил бы какого-нибудь дядю Васю вскрыть свое жилье и заменить замки, поскольку к ним ключей теперь уж не найти. Нет, Иван сделал несколько шагов назад, обеспечивая дистанцию для разбега, выставил вперед плечо, определил место для выбивания двери и вдруг увидел кнопку звонка.
Давно замечено: если пьяный падает или попадает в автомобильную катастрофу, то с ним в большинстве случаев ничего серьезного не случается. Там, где трезвые всегда кости ломают или вообще погибают, поддатые граждане отделываются одной-двумя царапинами. А что могло произойти в нашем случае, если совершенно не похожий на трезвого Иван Где-то, который, кстати, знал, что в квартире никого не было и быть не могло, нажал кнопку звонка? Правильно, раздался звонок, дверь распахнулась — на пороге возник Аэроплан Леонидович Около-Бричко в цветастых трусах и сиреневой советской майке.
— Не ждали! — воскликнул он, и Ивану померещилось, что в тусклом свете коридорного светильника в глубине зрачков рядового генералиссимуса пера полыхнул рубиновый огонь. — Но кто к нам пожаловал! Герой демократических баррикад знаменитый Ваня-бульдозерист! Или он же — недавно почивший поэт, редактор и литконсультант Иван Петрович Где-то, а?
— Послушайте, я живу в этой квартире…
— Вот нахал! А покажите паспорт с прописочкой…
— Не знаю, где он. Может, в квартире, в больнице, в загсе — откуда мне знать, если меня заживо закопали?
— С хорошими людьми так не поступают, — издевательски заметил Около-Бричко.
— Согласен, серьезный недостаток — отсутствие паспорта. Но у вас-то он есть? Предъявите свой!
— С удовольствием, — согласился Около-Бричко, извлекая, как показалось поэту, новенькую краснокожую паспортину прямо из трусов. — Прошу.
Иван Петрович, то и дело слюнявя палец, медленно знакомился с записями на каждой странице. Удивил в графе «национальность» прочерк. Только вопрос был не национальный, а квартирный, поэтому он
