два виртуальных «Итиля», а золотордынцам — акции на нефть, газ, электроэнергию. Пусть только попробует кто-нибудь отыграть назад — костей не соберет. И мы будем на коне. И, как миленькие они нас с распростертыми объятьями и в семерку примут.
«Тебе не спросилися!» — с раздражением подумал хозяин, и аппаратура подслушивания зафиксировала всплеск его мыслительной активности и расшифровала ее смысл.
В этот момент челядь оглушило. Удар в микрофоны был такой силы, что в кабинетах даже запахло.
В тот же миг на водную гладь Малого Танаиса в районе Изюм-Кургана шлепнулся засохший березовый гриб и, покачиваясь на мелкой волне, неспешно поплыл к Танаису и Понту Эвксинскому.
Свернулось в нравственном смысле пространство и время. На
С этого момента события развивались по наихудшему варианту. Многим показалось, что Добро вообще исчезло с громадных просторов самой большой страны планеты. Не стало Чести, Совести, Порядочности, Достоинства, Целомудрия — отныне они воспринимались как ненужные пережитки недавнего прошлого. И вызывали лишь насмешки.
Пройдет совсем немного времени, и танки из пушек будут расстреливать бунтовщиков- парламентариев в Белом Доме, стены которого почернеют от пламени и дыма. А из великих независимых стран Балтии горячие девушки отправятся на Кавказ отстаивать суверенность Чикерии в качестве снайперш, прозванных белыми колготками. Немало из них будут пойманы, получат в награду по гранате Ф-1. С выдернутой чекой, в пылающие неуемной страстью прибалтийские влагалища.
Новая кавказская война открылась как старая рана. Кровоточащая на десятилетия.
Глава тридцать пятая
Старший лейтенант Триконь был неприятно поражен просторностью подвальных помещений шарашенского НКВД. Узилище занимало по крайней мере треть города. Его таскали из кабинета в кабинет, допрашивали, били и тут же склоняли перейти к ним на службу. Однако он был непреклонен, да подполковник Семиволос в сеансах связи рекомендовал не сдаваться.
В подземный Шарашенск просочились слухи о восстании в Москве — появилась надежда на то, что с падением режима в России ньюголдордынским марионеткам не удержаться и в бывших союзных республиках. Исчезнут, как кошмарное наваждение.
Но однажды надзиратели принесли в камеры видеомагнитофоны с записью расстрела российского парламента. Чтобы неповадно было ерепениться — так расценили пропагандистскую акцию узники. И в тот же день конвейерным методом заработала «тройка»: три минуты разбирательства и Василий Филимонович получил двадцать пять лет колонии строгого режима за шпионаж в пользу иностранного государства и измену Ошараш-Ишеварнадии. Племянника Романа стремительная «птица-тройка» лишила свободы за дезертирство всего на двенадцать лет, а кавказца-майора решила выслать как подданного иностранного государства. На самом же деле обратить в рабство и продать в Чикерию.
Настал день, когда дядю и племянника вместе с другими заключенными погрузили в «воронки» и привезли в барак на краю леса, окружающего довольно большое и красивое озеро. После мрачного и сырого подземелья место представлялось курортным — лес сосновый, берег песчаный, озеро с чистейшей и манящей в свои глубины водой. Не было бы только высокой ограды из колючей проволоки под напряжением, сторожевых вышек, сколоченных из новых, еще не обветрившихся досок. Как и караульных с пулеметами, как и надзирателей с резиновыми палками-демократизаторами, которые пускались в дело, если узники, по их мнению, без энтузиазма и вдохновения работали.
Если еще иметь в виду, что в подземелье они мыли водочные бутылки с шести утра и до десяти вечера, то здесь действительно был курорт. Там помещение для мытья с черным осклизлым потолком, с которого капало, располагалось рядом с узилищем. По утрам, когда заключенные приступали к работе, их поджидали горы грязных бутылок в пластмассовых ящиках. В душном влажном воздухе чувствовалась бензиновая гарь — ящики завозили сюда грузовиками, а «чистую» посуду увозили электрокарами, из чего сделали вывод, что разлив водки производился здесь же. Кроме того, поговаривали, что где-то в этих подземельях женщины-заключенные выпускают «лечебно-столовую» минералку, точнее,
Невольники загружали бутылки в огромные чаны, где в чудовищно грязной воде отмокали наклейки. Потом бутылки вылавливали сачками из проволоки, вручную счищали остатки клея, ополаскивали холодной водой. К концу смены руки разбухали, за ночь не успевали восстанавливаться, поэтому после нескольких дней работы начинали болеть кости.
Бывший лучший участковый лучшего отделения милиции эти тяготы, как и положено по уставу, переносил стойко. Застуженные в холодной воде кости болели все сильнее и сильнее, лишали сна. Ему было тяжко, но не так как племяшу Ромке — от побоев и сырости у него открылась рана на спине. Но, не взирая на это, тюремщики садистски угощали его демократизаторами. Однажды Ромка упал от ударов на пол и потерял сознание. Василий Филимонович бросился к нему, поднимал и укладывал племянника на пустые ящики под градом ударов. Особенно старался бывший сержант, с которым он дрался за теплицу в Больших Синяках. Теперь он стал майором, командовал тюремщиками.
К сожалению, новоиспеченный майор Урин и на строительстве был начальником охраны. Он цепко следил за Василием Филимоновичем и Ромкой, придирался к любой мелочи.
— Запомни, легавый: я тебя и под землей найду и задушу, — сказал как-то ему Василий Филимонович, когда тот избивал Ромку. Ведь парнишка только-только стал приходить в себя, на воздухе рана опять стала рубцеваться — надо было его спасать, вот бывший лучший участковый и пригрозил мучителю, опять принимая удары на себя.
— Я тебя за такой базар четвертую, руки-ноги поотрываю, — кричал Урин, принимаясь за «демократизацию» Василия Филимоновича.
