обработки информации — разноцветные, разнотипные, всевозможного назначения телефоны, компьютеры, видеосистемы, телевизоры, телефаксы, короче говоря, можно было подумать, что именно отсюда идет управление всем миром. Тут же располагалась и сувенирная кунсткамера нашего века, где нашлось место кадке с пальмой, настоящему мамонтовому бивню, основательно посеревшему и слегка потрескавшемуся за многие тысячи лет, аквариуму на пятьсот литров с золотистыми рыбками и водорослями под попечением специального садовника, дипломам и грамотам на стенах повыше обязательной дубовой панели, шкафам, в которых хранилась глыба угля от шахтеров Кузбасса, кусок рельса от строителей БАМа, 0,75 литра тюменской нефти, сувенирный самовар — в дополнение к действующему на чайном столике, три модели танков и эскадрилья самолетиков, настоящий засушенный аллигаторенок — «маленьки сушьоны каркадыл», — так воспроизводила африканский диалект русского языка, существующий в районе какой- нибудь Подкаменной Замбези, хозяйка приемной Лиля, ну и призы, вазы всевозможные да кубки, кусок графитового стержня из четвертого блока Чернобы… Нет, нет, дорогой читатель, никакой чернобой там и не пахло — наверняка какой-то враг самой безопасной энергетики в мире толкнул публикатора романа под руку. Не было никакой тут чернобы, как впрочем, и кубинского мачете, так как на сей счет поступал сигнал Куда следует — о незаконном хранении Кондратом Силычем холодного оружия и механизма торможения. Большой милицейский начальник дал команду оружие изъять, а механизм, как и предписано, сломать. Майор и два капитана холодное оружие изъяли, вместо механизма торможения обнаружили в семнадцати лабораториях самогонные агрегаты, подключенные к институтскому главному информационно-вычислительному центру, о чем и доложили в рапорте. Подполковник милиции Семиволосов, с которым читатель еще не раз встретится, прочитал в кабинетном одиночестве информацию об этой чрезвычайной важности операции и хлопнул от досады ладонью по столу: «Вот олухи царя небесного — механизм торможения не смогли найти! Надо же!..»
Хозяйка приемной Лиля, она же Лилия Шаабовна Ксёнж-Пачулия — когда-то прелестное дитя вселенской дружбы народов, чем ближе к пенсии, тем все более становилась прохиндеистой. В юности она, прекрасная, как храм, высекала в душах даже самых зачерствевших, отупевших и окаменевших бюрократов какие-то чувства и мысли о том, что не все так плохо в их отрасли, если у одного из ее руководителей сидит в «предбаннике» такое сокровище. А времена были крутые: Минтрямтрямнибумбум то существовал как единое целое, то расчленялся на Минтрямтрям и Миннибумбум, то вновь объединялся, то вообще исчезал по причине создания совнархозов, вновь возрождался, как феникс из пепла. Но Лиля, в какие бы переплеты ни попадал Кондрат Силыч, неизменно, как нитка за иголкой, сновала за ним.
Во все времена Лилю разные соискатели заваливали подарками. Раньше косметикой да духами, в которых она не нуждалась — ничего не было прекраснее Лилиной персиковой кожи, доставшейся от бабушек Малгожаты и Нино, никакие шоколады и конфеты не способны были дать ей энергию, унаследованную от дедушки Гиви, на чьих свадьбах внучка уже дважды побывала, и не исключено, придется дедушку женить еще раз, поскольку он снова умудрился овдоветь. Никакие крема не могли придать ей обаяние, подаренное матерью, носившей ко многому обязывающее имя Клеопатра, хотя и происходила из латышских рыбачек, ну а стать — она от отца, бывшего восточного принца ат-тах Шааб-алла, или что-то в этом роде, ставшего поклонником марксизма, Семеном Ивановичем и колхозным счетоводом. Затем агентом японской разведки и арабских эмиратов по совместительству, потом вновь счетоводом, но в таежном леспромхозе, и опять Семеном Ивановичем, где честно зарабатывал право своей неизвестной дочери, впрочем, наследной принцессе, законно носить отчество Семеновна.
В Минтрямтрямнибумбуме в течение нескольких пятилеток по данным управления кадров влюбленность в Лилю среди мужского контингента не опускалась ниже 87 процентов, не взирая на то, что средний возраст мужчин в штабе отрасли к началу восьмидесятых годов достиг вполне зрелого уровня — 56,7 лет. В среднем за год из-за нее вместо дуэлей случалось 2,3 инфаркта, полразвода, два хулиганских проявления на почве пьянства и четыре ночевки в медвытрезвителе — и то, и другое по причине ревности. Один начальник главка, которому Лиля всего лишь несколько раз приветливо улыбнулась, не только развелся с женой, но и проворовался, умудрился сесть в тюрьму тогда, когда работников его ранга вообще не было принято лишать свободы, да к тому же еще с полной конфискацией имущества — ни дать, ни взять жертва периода застоя.
У Лилии Семеновны было очень преданное сердце, любовникам она его ни за какие коврижки не доверяла, потому что целиком и полностью отдала любимой отрасли. Кто знает, быть может, она стала основоположником особого вида любви — ведомственного, бюрократического, или что-то в этом роде, и в будущем мы можем вполне ожидать появление женских отраслевых монастырей…
В последние годы, когда Кондрат Силыч ходил в министрах, Лилия Семеновна по существу руководила отраслью вместо него. Пригодились, значит, гены принцессы, употребленные на борьбу за дальнейшее и пр.
Без Лилии Семеновны, ее таланта и обаяния, красоты и ума, Кондрат Силыч никогда бы не стал министром, без нее давно бы сидел на пенсии. Она его держала, как кариатида, на себе, однако, в конце концов, Кондрат Силыч такую штуку отмочил… Штука его в аппаратный фольклор вошла как екатерининское «исчо». Извинить Кондрата Силыча при желании можно было и понять не мешало бы: его коллега, глава Миннибумбумтрямтряма, пожилой человек, на руководстве отраслью так одряхлел, что однажды в министерстве устроил сущий переполох. Все видели министра, входил в кабинет, и вдруг, не выходя никуда, пропал. В комнате отдыха не было, в столовой, где он питался протертыми блюдами, тоже. Тут не до шуток, если министр, напичканный государственными секретами, как сотня бронированных сейфов, вдруг бесследно пропадает. Переполошившиеся помощники и помощницы из виду выпустили, что при кабинете есть туалет. Вспомнили, кинулись — дверь заперта изнутри. И что же оказалось? Поднатужился немного божий одуванчик и умер от чрезмерного перенапряжения.
На второй день после похорон божьего одуванчика к Кондрату Силычу принесли срочно визировать важное правительственное постановление. Приехал из Совета министров чиновник, прошел безо всякого спросу к Кондрату Силычу. Лилия Семеновна за ним, потому что давно уже не оставляла шефа один на один с важными документами, подсказывала, где и что надо писать, формулировала резолюцию, поскольку с ними давно уже возникали затруднения. Стала Лилия Семеновна за спиной шефа и шепчет ему: «Визируется внизу», а сама к гостю, внимание оказать, печенье к чаю предложить, улыбнуться ему разок-другой — сорока еще нет, а в правительственном аппарате возглавляет отдел! Десять, от силы пятнадцать секунд оставался Кондрат Силыч без присмотра и — о, ужас! — на важном правительственном документе, на лицевой стороне, наискось стояла четкая и твердая резолюция: «Визируется внизу. К. Домкратьев».
— Что-о-о?! — вызверился товарищ из Совмина, заиграл желваками. — Теперь ясно, почему у нас ни трямтряма, ни бумбума.
Однако на то и государственная служба, чтобы все предусмотреть: пригодился Кондрату Силычу научный броненосец, возведенный им еще в ранге замминистра. На капитанском мостике там значился Филей Аккомодович Шанс, врио заместителя главного инженера, врио главного инженера и врио директора, впавший то ли в маразм, то ли в детство по причине весьма преклонного возраста — не мог же Кондрат Силыч в самом-то деле менять лично собой более молодого директора. И на сей раз Лилия Семеновна не изменила шефу, последовала, точно декабристка, за ссыльным патроном на окраину Москвы.
Филей Аккомодович, или попросту Филя, вернулся к исходной должности главного специалиста отдела-99. Об этом ветеране самой передовой в мире трямтрямнибумбумовской науки начали ходить анекдоты и легенды еще до второй мировой войны, даже раньше — в разгар индустриализации страны. В них высмеивалась поразительная жадность, из-за которой он так и не женился, дескать, эпохе тяжелой промышленности претят легкие лирические чувства.
За пять с половиной десятилетий неустанных трудов в трямтрямнибумбумовской науке Филя ни разу не дал положительного заключения ни на один проект, поскольку они требовали затраты средств, а на это он никак не мог пойти. Его уговаривали, убеждали, ругали, дожимали, вызывали на всякие бюро и ковры, ему угрожали, наконец, растолковывали, что на каждый рубль можно получить десять, пятьдесят, сто, тысячу рублей. Совершенно верно, один рубль потребует еще десять, пятьдесят, сто, тысячу рублей, говорил он щедрым за казенный кошт начальникам.
Этому Гобсеку плановой экономики, когда ее вздумали сделать экономной, цены не было, и товарищ Домкратьев возвысил его, приравнял к директору института, потому что за Филея Аккомодовича можно быть спокойным: отраслевая наука при нем не может не быть сверхэкономной, поскольку непущательный,
