прежней работе нам хорошо известно: каждый механизм работает только в том случае, если в нем внутри или на него извне действует некое возмущение, носитель энергии. Что мы имеем в качестве источника возмущения? Ваше письмо, коллега! Пусть оно будет носителем творческой энергии масс. Но если механизм не возмущать, то он не будет работать и постепенно станет ржаветь. Мы объявили что? — гласность. А развиваем что? — письменность! Поэтому я не хочу потакать бюрократии, не стану загружать ее работой.
«Жулик! — взвизгнуло приспособление внутри Около-Бричко, заменяющее у него функции души. — Ведь он сам бюрократ из бюрократов, под видом борьбы с бюрократизмом разводит демагогию. Это же надо придумать: не принимать жалобы и предложения населения, когда оно является поголовно грамотным — так зачем же его тогда учили?!»
— Позвольте: письма, жалобы и предложения трудящихся — это свет гласности, негасимый прожектор перестройки. Нет, механизму торможения нужен механизм тормошения со стороны широких масс. Разве гласность — это лишь
— Ни в коем случае! Это и демонстрации, и митинги, и забастовки, и потасовки, когда нет других способов покачать свои права. Однако это же нехарактерные случаи, как говаривали в эпоху застоя. А ваш механизм тормошения… — он неспешно отхлебнул глоток чая, явно выигрывая время для обдумывания ответа — прошелся со стаканом к Лане, вернулся уже без него, бережно опустился в свое кресло. — Ваш механизм тормошения — это же лечебная гимнастика для механизма торможения. Вы жалуетесь на бюрократа другому бюрократу — разве можно найти более убедительный аргумент в пользу необходимости второго, справедливого бюрократа? Сейчас все на механизм обозлились, возмущаются, негодуют, но и работают на него, как никогда. Кто дает ответы? Да механизм же, он и демократию на себе катает — нипочем она ему…
Таким бывшего нача-99 рядовой генералиссимус никогда не видел. Он стал, чувствовалось, непотопляемым демагогом, все равно, что скользящий поплавок — на какую бы глубину удочку ни забрасывали, тот, передвигаясь по леске, всегда на поверхности. Новоявленный златоуст был очень убедительным, и Аэроплану Леонидовичу ничего не оставалось, как поинтересоваться, а как же быть ему, удовлетвориться тем, что Иван Где-то грубо выгнал его из кабинета, три пятилетки подряд издевается над ним в творческом плане, или как…
— Издать книгу за свой счет, — простенько ответил Толик. — Я позвоню директору, попрошу этого, как его, Куда-то или Кому-то, привести в чувство и издать книгу за ваш счет. Идет? Вы не пьете, не курите, много тысчонок накопили, а? Ведь наскребли, не прибедняйтесь, — и опять он просиял, только теперь было видно, что на этот раз совсем не по-хорошему, азартно, словно сбережения рядового генералиссимуса у него уже в прикупе.
— Соглашайтесь, Аэроплан Леонидович, — наконец подала голос Лана, подбросила свое полешко в костерок разгорающегося тщеславия великого автора. — За свой счет издадите месяца за два, а так вам придется ждать несколько лет. Анатолий Чукогекович дело говорит, он, между прочим, при нашем госкомитете на курсах повышения квалификации прорабов перестройки учится. А еще, — Лана хотела добавить, что начальник изящной словесности по полдня
Святая наивность! Аэроплан Леонидович давно согласился,
— Звонить директору издательства или не звонить? — поставил Толик вопрос ребром.
— Попробуйте, если получится, — сдавленно ответил Аэроплан Леонидович вместо того, чтобы досчитать до десяти, а потом открывать рот. Но слаб, слаб человек, даже если он наполовину искусственный, кости вперемешку с пластмассой, кровь пополам с нитратами…
Толик поклевал пальцем кнопочный телефон, попросил соединить с директором. Того, как обычно, на месте не оказалось, тогда Толик тоном, не допускающим никаких возражений, попросил передать директору, чтобы он позвонил в Госкомнибумбумнитрямтрямобщепромвсехкоопподряд Анатолию Чукогековичу.
— Получится. Не беспокойтесь, — пообещал на прощанье Толик.
«Откуда ему такая сила привалила? — размышлял по пути к трем вокзалам Аэроплан Леонидович. — Неужели от курсов по повышению квалификации прорабов перестройки? Невозможно умным стал, а был дурак-дураком или прикидывался? А он не играет в демократию? Как в дурака подкидного, нынче — в гласность и перестройку?»
Аэроплан Леонидович доехал до трех вокзалов, зашел на ближайшую почту, по памяти написал на бланке адрес начальника Шарашенского уезда Декрета Висусальевича Грыбовика и отправил такую телеграмму: «ПРОШУ ЗАБРОНИРОВАТЬ МЕСТО В ГОСТИНИЦЕ ПРИЕЗЖАЮ ТРИДЦАТОГО ПОЕЗД 709 ВАГОН 13 ОКОЛО ТИРЕ БРИЧКО». Самого странного он и не заметил: вначале отправил телеграмму, а потом взял в кассе билет, сверил дату, номер поезда и вагона — не ошибся, все сходилось.
Глава тридцать пятая
У Всемосковского Лукавого было задумчиво-созерцательное настроение. В такие периоды кривая преступности в милицейской статистике резко поворачивала вниз, поскольку правоохранительные органы начинали охранять права граждан, а не тех, у кого больше прав. Ворюги становились честными, рэкетиры отпускали с миром намеченные жертвы. Без пяти минут насильники преподносили представительницам прекрасного пола цветы, сопровождая букеты удачными комплиментами. Почти убийцы начинали обниматься с кандидатами в покойники, уменьшалось количество пустопорожних речей, докладов и сообщений, ненужных собраний и псевдомитингов. Во всей столичной торговле прекращались обмеры, обвесы и обсчеты, на прилавки выкладывались припрятанные товары и, странно, очереди за ними не удлинялись. Короче говоря, Москва переставала быть Лимитградом, а наполнялась благородством, добропорядочностью и даже государственной мудростью, как того и требовал статус столицы столь огромного государства.
Причины для хандры имелись. Вчера на крыше ресторана «Седьмое небо» без пяти минут в полночь, как обычно, началось аппаратное совещание всей столичной нечисти. Зрелище не для слабонервных — тут и Баба-Яга (кликуха — Карянная Масквичка; не путать с Баба-Йога по ведомству доброжилов), она же председатель ведьмсовета, которая, кстати, в последнее время стала сильно гордиться тем, что у слов ведьма и ведомство, как, впрочем, и заведовать, один корень, и которая, не взирая на никакие научно- технические революции, передвигалась по-прежнему на ступе и метле. Тут и Кощей Бессмертный, он же предводитель самых лукавых спецслужб, в вороненых рыцарских доспехах, за которыми ключи от важнейших нечистых тайн, и Черт-Эколог, денно и нощно загрязняющий белокаменную, и Бес-Дендролог, раззеленяющий ее же, сводящий в ней леса, парки и вообще все, содержащее хлорофилл, и Змей Горыныч, ведающий лукавой наукой и лукавым прогрессом, и Дьявол-Непман, не от слов «новая экономическая политика», а «не политика», потому и не нэпман, но направляющий не в ту сторону столичное кооперативное движение и цены, совершенствующий налоговую систему таким образом, чтобы невыгоднее всего было самым честным, трудолюбивым, талантливым, но чтобы выгоднее всего было воровать, обирать, обманывать и спекулировать, короче говоря, драть три шкуры с честных граждан. И мадам Костлявая тут, навела фосфорный макияж на ребрах, вся светится, костьми погромыхивает, с косы искры сыплются, трещат, словно она у нее бенгальская — воистину у каждого собственное понятие о красоте! Вся эта нечисть входила в Лукавбюро, на аппаратные пятиминутки слетались также начальники разных бесовских главков, отделов и подотделов, сошка и помельче — всевозможные инициаторы, активисты, победители соревнования и прорабы перестройки нечистого дела, в общем, все как у людей. Шум, гам, скрежет, шуршание — публика-то преимущественно в чешуе, перьях, при когтях, панцирях и вся, без исключения, с самым прескверным характером. Кто заверещит, кто филином ухнет, кто выпью застонет так, что мурашки по коже, не говоря уж о шерсти. А по самой кромке крыши, по традиции, меланхолически крутит педали ржавого трехколесного велосипеда бледный юноша, делая вокруг собравшихся круг за кругом и позванивая призывно-малиновым колокольчиком. Это ангел смерти Асраил.
Вчера выпала очередь докладывать Кощею Бессмертному. Он вкратце отметил положительные
