В Шарашенск участковый был вызван телеграммой Ивана Филимоновича Триконя из деревни Малые Синяки, которой он извещал родного брата о большой беде с Ромкой. Что именно стряслось с сыном брательника, в депеше из Синяков не уточнялось. Неопределенность эта смутила и подполковника Семиволосова, который вертел телеграмму и так и сяк, хмурился, и все же, не взирая на усложняющееся положение с преступностью в столице, разрешил отлучиться на два дня, разумеется, в счет отпуска. Таким образом, Василий Филимонович ничуть не удивился, когда увидел в вагоне Аэроплана Леонидовича. «А ты как думал, Вася, а?» — только и спросил голос любимого начальника. «Да так и думал, товарищ подполковник. Придется ехать вроде бы как с домашним заданием», — ответил участковый.
В Шарашенске рядового генералиссимуса пера встречали по поручению уездного начальника лендлорд Ширепшенкин и главный архитектор Арнольдан Собакер, хотя по паспорту он числился Собакиным. Собакером он стал в силу того, что у каждого приличного творческого человека должна быть кликуха, то есть псевдоним. Встречавшие сочли Василия Филимоновича личной охраной Аэроплана Леонидовича, и лендлорд стал подозревать в госте не менее чем тысячу раз засекреченного академика.
Василий же Филимонович вконец расстроился: товарищ лендлорд внешне был очень похож на гражданина Около-Бричко. И росту оба средненького, не русые и не блондинистые, не брюнетистые и не курчавые, но лысоваты, все четыре глаза с мутноватостью и навыкате, челюсти мощные, кадыки острые, руки вроде бы маленькие, но цепкие и длинные. «Зришь в корень, Вася. Такие выводы и наблюдения, я тебе скажу, под силу не каждому капитану», — нежданно-негаданно польстил участковому начальник. «Надо же, — удивился подчиненный, — совсем без рации, а на каком расстоянии берете, товарищ подполковник!» А начальник ни с того, ни сего обиделся: «Ты что имеешь в виду под словом «
После изъявления казенных радостей по случаю приезда и знакомства, они на нескольких автомобилях сделали круг на привокзальной площади и остановились на противоположной стороне, где у местного Белого дома их поджидал Декрет Висусальевич. Не в пример лендлорду уездный начальник посчитал Аэроплана Леонидовича задержанным милицией — он хорошо помнил, как этот старший лейтенант расстроил их дружеский ужин в «Седьмом небе». Василий Филимонович уездного начальника тоже вспомнил и тут же по привычке доложил начальству: «Должно быть, шайка-лейка, товарищ подполковник». В ответ последовала мудрая команда: «Действуй по обстановке, Вася».
В процессе чаепития с государственными бубликами Декрет Висусальевич сообщил о важном заседании, где будет обсуждаться проект перестройки Шарашенска и попросил архитектора ознакомить с ним гостя. «Не возражаете — вы?» — то и дело обращался уездный начальник к Василию Филимоновичу, тот отнекивался, то есть не возражал и все думал: знать бы, какая беда с Ромкой, сразу бы уездному начальнику и выложить, может, помог бы… Отбили: приезжай, беда, а какая именно?
— Как поживает Кристина Элитовна? — поинтересовался рядовой генералиссимус.
— Ждет на пироги вас. Завтра у нас праздник — во! — начальник сделал округлые глаза и распростер над столом руки, подчеркивая таким жестом грандиозность торжества. — Она праздник готовит, а послезавтра — пироги! С гусиной печенкой и визигой — м-ц! — пальчики оближите. Не возражаете — вы? — и опять вопрос в сторону Василия Филимоновича.
— Да кто же будет против такой вкусноты? — воскликнул Василий Филимонович, но незамедлительно получил замечание: «С какой стати, Вася, ты заегозил перед ним? Обрадовался, что под гусиную печенку и племяша из беды вызволишь? Не забывайся: ты лучший участковый инспектор передового отделения милиции столицы! И неважно, что в звании маленьком. И учти: послезавтра кто-то будет пироги трескать, а кто-то должен быть на вверенном ему участке — в полной трезвости и при самом добросовестном исполнении!»
Эх, жизня, подумал Василий Филимонович, один раз улыбнется счастье отведать пирога с гусиной печенкой и этой, как ее, визигой, и то мимо. «Не переживай, Вася, я тоже такого пирога не пробовал, но читал. И про стерляжью уху читал, и про архиерейскую — по этой части, знаешь, какой я начитанный?»
Лендлорд товарищ Ширепшенкин после чаепития на тех же нескольких автомобилях, теперь уже в сопровождении машины автоинспекции, повез гостей в загородную резиденцию — с сиреной, с красными проблесковыми огнями, с требованиями по мегафону ко всякому попадавшемуся автотранспорту немедленно остановиться и уступить дорогу. «Видал, как меня встречают? Не то, что некоторые», — написано было на физиономии Аэроплана Леонидовича.
Они мчались в сторону Синяков, и в темном углу души Василия Филимоновича зашевелилась глупая мечта: примчаться вот таким макаром в родную деревню, выйти этак вальяжно, мол, вот мы какие… А в светлом углу совесть застыдила: беда с Ромкой, а тебе бы только фертом подлететь, споказушничать…
Не доезжая километров двух до поворота на Малые Синяки свернули влево, в лес, остановились перед тихим большим озером в кувшинках, возле любовно отделанного трехэтажного панельного особняка в окружении цветущего шиповника и зацветающих роз. Подобострастие, так свойственное неуеверенным в себе представителям свободных профессий, выбросило архитектора из первой машины, и он, опередив лендлорда на два корпуса, открыл дверцу рядовому генералиссимусу — не без расчетца получить взамен комплименты от столичного гостя за охотничий домик, почти один к одному копию знаменитой виллы в Гарше.
Собакер мелким бесом забегал то с одной, то с другой стороны, чтобы получше заглянуть в непроницаемое лицо Аэроплана Леонидовича, ждал, когда тот хотя бы ради приличия похвалит его копировальное искусство. Он нуждался в похвале, особенно сейчас, когда задумал осуществить дело всей своей жизни, особенно в присутствии лендлорда — все уездное начальство десятилетиями относилось к его деятельности с неистребимой подозрительностью, в результате чего в Шарашенске не появилось ни одного строения по индивидуальному проекту. Строилось только то, что где-то уже было возведено, обязательно по типовому проекту. Понадобился охотничий домик для начальства — никакие соображения на тот счет, что типовых проектов тут не существует, руководство не убеждало. И тогда выведенный из себя архитектор разложил однажды на главном уездном столе снимки из разных книг о Ле Корбюзье с изображением виллы в Гарше. И получил согласие!
Главный зодчий Шарашенска питал слабость, если не сказать — страсть, к большим площадям. Во- первых, человек малого роста на просторной площади чувствует себя рослым и значительным, во-вторых, устройство площадей обходилось дешевле любого другого строительства в расчете на себестоимость квадратного метра, к тому же легче проникало сквозь игольные ушка разных канцелярий — даже начальник уезда не требовал фотографий будущих площадей.
Собакер еще на заре своей созидательной деятельности, совпавшей с борьбой с излишествами и украшательством, осознал одну закономерность: все, чтобы он ни возводил в центре Шарашенска, казалось плоским и убогим по части вкуса. А потому что на горке стоял храм и на его фоне так казалось. Следовало поднять уровень архитектуры а ля Собакер, но как? Не иначе, как с помощью снижения критериев. Прекрасно и просто было, скажем, поставлено у шарашенского санитарного врача: если загрязнение превышало допустимые пределы, он испрашивал губернского разрешения привести эти нормы в соответствие с существующей практикой и таким образом окружающая среда опять становилась нормальной.
Тут же стоял о пяти куполах стройный исполин, даже в запущенности, с березками на карнизах, неотразимый в своей подлинности, с редкими для глубинки узорами, вырезанными в мягком белом камне, привезенном, по преданиям, из Италии фортификационным генералом времен еще суворовских походов. Резные райские кущи крошились легко, но стены… В известковый раствор наверняка подмешивали яичные белки, потому что кладка не поддавалась ни отбойному молотку, ни сверлильно-долбильному оборудованию, эффективному разве что в сочетании с динамитом.
Как только не стало куполов и узоров на горке, все близлежащие строения в мгновение взрыва как бы выросли, постройнели и покрасивели. «Вы что-нибудь поняли мсье Корбюзье? — заплясала от радости душа шарашенского зодчего. — Ваши знаменитые пять отправных точек — ничто по сравнению с нашим принципом снижения критериев окружающей среды!»
В глазах у шарашенского зодчего и сейчас что-то посверкивало, может, накал творческого вдохновения давал о себе знать — в нем явно что-то бултыхалось, всклокоченная бороденка, выщипанная на две трети в процессе творчества, торчала во все стороны, придавая его облику налет юродивости.
