Неустанная деятельность на ниве созидания лунных ландшафтов иссушила его тело до сорок четвертого размера, но еще больше пожирал наполеонов комплекс, присущий нередко малорослым людям — им особое удовольствие помыкать рослыми людьми, если не укорачивать их на целую голову, то хотя бы возвышаться над ними по служебной лестнице, а в особых патологических случаях замахиваться и на великие дела.
Подковки на непомерно высоких каблуках нетерпеливо поцокивали на бетонных плитах, и зодчий вкрадчивым голосом поинтересовался у гостя:
— Ну, и как вам здесь — Корбюзье?
— Да рановато еще.
— В каком смысле — рановато? — задохнулся от неожиданности зодчий, отнеся замечание на счет своей недостаточной профессиональной зрелости.
— В прямом, — невозмутимо разъяснил рядовой генералиссимус. — Какой кир, какое бузье в двенадцатом часу дня да еще в такую жарищу?
«Варнак! Он не слышал о таком архитекторе!» — с возмущением подумал Василий Филимонович, к чести своей не начав припоминать служебные ориентировки насчет задержать-препроводить. Архитектор же усмотрел в ответах столичного гостя тонкий юмор, близкое ему по духу пренебрежение к знаменитому коллеге, и скрипуче рассмеялся, хряская усохшими руками по костяным ляжкам, и тут же осекся, заметив ненастроение на лице лендлорда, мучившегося с самого утра после вчерашнего.
— Да-а-а… жа-а-арко, — говорил лендлорд товарищ Ширепшенкин и мученически кривился. — Квасок медовый здесь есть или нету?.. В баньке попариться — в пруду освежиться, а сверху кваском, кваском… фух…
«Мне пора, — решил Василий Филимонович. — Отсюда напрямик через лес до Синяков километра два, не больше. В баню мне никак нельзя — Аря-паря потом спуску не даст, так распишет парилку, чтоб потом вообще не вылететь без всякого выходного пособия… У меня с Ромкой беда». И скрылся, как написал рядовой генералиссимус пера в своих хронических «Параграфах»,
Глава тридцать восьмая
Степку Лапшина встряхнуло, долбануло, как током, и он больно ударился головой об оцинкованные нары и хотел сразу открыть глаза. Но сразу не получилось — из глаз сыпались, шипели колючие и разноцветные искры. Ну и надрался, не до белой горячки, а прям до электросварки, подумал он. С трудом разодрал веки, кое-как осознал себя лежащим на железной полке. Жесткий вытрезвитель попался? Плацкартных, чтоб с бельем, с постелью, уже нету? А холодрыга — зуб мимо зуба прошмыгивает.
Осмотревшись, Степка увидел над дверью круглый плафон, освещающий тусклым светом мрачное помещение. Стеллажи вдоль стен, стол посередине. Степка был крайним, рядом с зарешеченным окном, прикрытым снаружи ставнями или щитом. Через грязные стекла с трудом продавливались лучики света. Клиенты вели себя тихо, каждый занимал свое место, как книги в библиотеке. И как книги, никто из них не храпел, не хулиганил, не горячился. Странный попался вытрезвитель.
Он больше смотреть не мог, поскольку мутило его страшно, разламывалась голова, и ничего иного не оставалось, как вновь закрыть глаза, подышать поглубже, подождать пока похмелюга успокоится хоть чуть-чуть. Запахи здесь ойо-йой, блевали, должно быть, хором. Э-э, он попадал в такую самодеятельность не раз. Найдется один, сразу куча помощников и компаньонов, а тот гад, который начал, ну, как дирижер. И тут без спевки не обошлось. Не отдышишься — начнешь травить. Свежий воздух в таком деле, считай, первое место занимает после холодного пивка.
Пренебрегая отвращением, он потянул воздух и, чудеса, — почему-то зашумело в ушах. Такого с ним еще не было. Надо было проверить, он с огромным трудом поднес ладони к ушам — точно, из них дуло. Чтоб в ушах сквозняк образовался — нет, до такого состояния он еще не допивался.
— Е-мое, авария какая. Докеросинился, без поллитра не разберешься, — проверил голос, боясь, что поскольку в ушах сквозняк, то и сигнал уже не работает. Ничего, еще бибикает, хрипло, правда, так это аккумулятор сел. С таким голосом не то что живут, но еще и поют через одного по телику. Руки проверил, пошевелил ногами — на месте, на левой болталась какая-то бирка. Обычно печати ставят, когда клиент поступает, а здесь бирки — этот техпаспорт потерять по пьянке все равно, что раз плюнуть.
Где же замели? Он больше всего боялся напиться так, чтобы за рулем отключиться или уснуть. Во сне зарулил однажды в кювет, ведь не опрокинулся — машина вылетела из него и еще метров пятьдесят давила колесами спелую капусту. Второй раз таранил газетный киоск — хорошо, что тот оказался без хозяйки. А, я юмор понял, Бог троицу любит, значит, третьего раза не должно быть, дал себе он тогда зарок. Как пропустил за воротник — кранты, никакой ты не рулило. Но вчера… вчера… вчера… Темень, в памяти ни зги. Когда, с кем, где и сколько — никакой зацепки, от этого его даже в холодный пот бросило, здесь-то, в этом холодильнике!
Стоп: паровоз! Так и есть, паровоз у этого, как его, Коновицына, и спиртяги трехлитровая банка. Конечно, паровоз. Он еще предупреждал: после литра действует как древесный. Древесный?! Значит, ослепну? Степка раскрыл глаза, нет, не ослеп, только видать хреново, здесь бы противотуманную фару врубить.
Он прищурился, чтобы навести резкость и рассмотреть соседа. Патлатый весь, наверно, из рок- ансамбля, погодь, а титьки, титьки у него откуда — баба?! Молодая вроде, он хотел ее толкнуть в плечо, чтоб прикрылась чем-нибудь — нельзя же рядом с незнакомым мужиком нагишом-то… Его рука притронулась не к теплому женскому плечу, а к чему-то холодному и мраморному. Скульптура?! Значит, попал на склад в какой-то парк культуры, должно быть, имени Горького, потому что в Останкине мраморных баб не складируют, а на зиму в деревянные ящики прячут. Холодно, конечно, как зимой, но сейчас должно быть лето. И если скульптура, то ничего, это эстетика, не эротика даже. Дозволяется…
А каким макаром он оказался в парке? На подвиги потянуло? Давненько не замечал за собой ничего подобного. Васька Триконь его даже в пример ставил алкашам всего участка: и за рулем, и за бутылкой, но различие знает, никогда их не совмещает. Выпил — значит, двигай в гараж, не оскорбляй нехорошим поведением… ну, эту самую… общественную… ну, мораль! Не то, что некоторые, которые ежедневно напрягают госстатистку. Теперь он из примерных вылетит. Спецмедобслуживание, штраф. В гараже портрет повесят на стенд «Не проезжайте мимо!» Премию зажмут. Придется залечь на дно, принимать исключительно под одеялом, иначе в ЛТП Васька отправит — он же ему всю антиалкогольную линию перерубил. Или вообще придется брать пример с соседа — тормози! Так я же с ним начинал вчера! Он морду воротил от угощения, еще бы — разве такая зараза тебе посочувствует, разделит без нравоучений радость или горе? А если просто хочется надраться, нельзя что ли? А поговорить? Аэроплан отказался, отвалил порожняком, ну а я — по газам? Загрузился, а дальше что?
Дверь заскрипела, какой-то мужик в подобии халата приблизительно белого цвета прошел, крадучись, к стеллажу, на котором лежал Степка, остановился у окна и, отогнув фанерные листы, кажется, с первомайскими лозунгами, поставил на каменный подоконник пол-литра водки в прозрачном стекле. Степан сразу определил это на звук — опыт!
Мужик шел от окна совсем по-другому, не крадучись, и это сильно озадачило Степку. Для кого заначка? Утром будет продавать? Если на троих — зачем тогда прятать? Или барыга, или жлоб, лично для себя заначил. Тогда счас мы тебя, счас…
Степка дотянулся до края фанерного транспаранта, запустил руку и нащупал горлышко. Он не ошибся — бутылка водки, причем не с алюминиевой бескозыркой без язычка, а с благородным завинчивающимся колпачком.
«От винта!» — скомандовал Степка и свернул с хрустом крышку, затем приподнялся, чтобы выполнить упражнение «с локтя», запрокинул голову, открыл рот и водка заполнила рот. Он хотел сделать глоток, однако не смог. Не глоталось — горло без горла, так получается?..
А-а, юмор понял. Старуха сколько раз желала, чтобы он водкой подавился, вот и подавился. Наверняка это кооперативный отрезвляк с гипнозом. Варька сунула в лапу, вот его и уделали. Заговорили ему пасть, устроили в горле непроходимость, лишили прав на прием внутрь. Никакой тогда это не парк
