— Ох, Гена, замечательная она женщина. Ты не можешь себе представить! Живет в тайге, где нет ни водопровода, ни парикмахерской, а одета и причесана, словно в столице. А говорит как — заслушаешься! Умница… Надо мне поступать в аспирантуру, — неожиданно закончила свой рассказ Вера Петровна.
— А долго учатся в аспирантуре?
— В заочной четыре года. Конечно, нелегко будет.
— В заочной… — Он кивнул. — Смотри сама. Мать я тогда уговорю, наконец, от сестры оторваться и к нам переехать.
— Я справлюсь сама, честное слово.
— Не справишься. С мальцом, не забудь…
— Эх, только бы поступить! Надо еще так много книг перечитать.
Геннадий спрятал улыбку:
— За полгода прочтешь?
Вера рассмеялась:
— Одни прочтешь, другие появятся! Как грибы.
— Когда у тебя декретный отпуск?
В этом вопросе он был весь: тут и забота о ней, и его неумение сказать это по-другому, и твердый наказ беречь себя. Она это поняла.
— Через два месяца.
— У тебя еще очередной не использован.
Вера отрицательно покачала головой:
— Нельзя.
— Не хочешь. — Он сказал это спокойно, без обиды, без осуждения, потому что знал ее и понимал.
— Все будет хорошо, Гешенька. Все обойдется.
Он молча кивнул.
22
— Степан Иванович, у вас существует инструкция о порядке хранения ядов? — спросила Седых у бывшего бригадира змееловов на допросе.
— Существует.
— Пожалуйста, расскажите мне об этом подробней.
— Уже когда он сушится в эксикаторе… вы видели, знаете, о чем я говорю?
— Да, знаю.
— Так вот шкаф, в котором сушится яд, должен быть опечатан.
— Кем?
— Это делали мы с Анной Ивановной. Когда яд готов — ну, сухой, — его соскабливают, взвешивают и фасуют. То есть ссыпают во флакончики.
— Кто отвечал за эту операцию?
— Соскабливают яд почти все в свободное время. Это трудоемкая работа. Конечно, если бы у нас было достаточно лаборантов, занимались бы этим только они.
— Кто делал остальные операции?
— Я. Ну, и Анна Ивановна.
— У кого в подотчете готовый яд?
— У меня.
— Значит, взвешивать сухой яд и фасовать его имели право только вы?
— Да.
— И Кравченко?
— Формально нет, только я.
— Почему этим делом занималась и Кравченко?
— Потому что я ей доверяю так же, как себе. Она раза два или три подменяла меня. Если бы каждый раз ждали меня с ловли, знаете, сколько уходило бы времени?
— Таким образом, инструкция нарушалась?
— Нарушалась.
— Почему вы так доверяете Кравченко?
— А кому же доверять, если не ей…
— Кто-нибудь еще, кроме вас или Кравченко, взвешивал и расфасовывал яд?
— Нет.
— Вы думали о том, кто мог украсть яд?
— Нет, не думал. А кто к нам полезет? Змеи…
— Ну, знаете, есть люди, которых змеями не испугаешь.
— Вы имеете в виду кого-нибудь из наших?
— Сейчас я никого не имею в виду, но допускаю, что это мог быть кто-нибудь из ваших. А вы разве не допускаете?
— Я ручаюсь головой за каждого.
— Голова одна, а людей много. Не торопитесь. Яда-то нет. Кто-то должен за это понести кару.
— Если надо, я отвечу…
— А что вы сами думаете о случившемся?
— Вы хотите сказать, кого я могу подозревать?
— Допустим, так.
— Я никого не подозреваю. Абсолютно никого. Никто из ребят не может этого сделать…
— Бывают не только преступные цели. Существуют еще такие человеческие страсти, как зависть, ревность, личная обида…
— Нет, нет! Странно, например, Венька — и зависть. Горохов — и ревность… Нет, товарищ следователь, для наших ребят это не подходит.
— Что вы скажете о Гридневой?
— Ничего не могу о ней сказать.
— Ни хорошего, ни плохого?
— Ничего плохого. Но мне кажется, что она честная, хорошая девушка…
— Вы ее знали раньше?
— Нет.
— И за несколько дней знакомства составили категорическое мнение.
— Не в моих правилах подозревать людей.
— И не в моих тоже.
— Мне кажется, это ваша профессия.
— Я не подозреваю, а расследую. Разницу чувствуете?
— Чувствую. Короче, в Гридневой я уверен.
— Вечером, накануне отъезда, она была в лаборатории?
— Была. Ведь она лаборантка.
— Кто еще был в служебном вагончике накануне пропажи яда?
— Я не знаю, все могли быть. В этот вечер мы с Кравченко находились в Талышинске, говорили по междугородному телефону. Остались ночевать.
— Хорошо. Ознакомьтесь с протоколом и подпишите.
23
