следственных органов знают и помнят, как не раз прокурор решительно откладывал рассмотрение дел из-за отсутствия достаточных доказательств вины подсудимого. И сам считал преступным отступление от любого, пусть и маленького пункта закона. При этом даже в молодые годы умел спокойно, но решительно настоять на своём. Не раз пробовали именитые, облечённые властью люди давить на него. Но Анатолий Фёдорович в своей правоте был бесстрашным человеком. А ведь внешне он был не броским: на улице, в простой гражданской одежде, походил на студента. В суде, в форменном мундире с золотым шитьём, казался ещё более юным, трогательным. Невысокий, худенький, сутуловатый и светловолосый, с выразительными серыми глазами и красивым изгибом губ — таким Кони был в молодости, таким оставался и до старости.
Викентий Павлович дважды общался с обер-прокурором Сената Анатолием Фёдоровичем Кони. Один раз, когда по делам службы ездил в Санкт-Петербург, другой — когда Кони сам приезжал в Харьков на громкий процесс террористов-экспроприаторов. Викентий Павлович восхищался этим блестящим юристом и прекрасным человеком. В худеньком и сутулом, уже очень пожилом человеке ощущалось столько духовной силы, ясной мысли и нерушимых принципов. Кстати, полгода назад Петрусенко по одному делу встречался с Харьковским архиепископом Амвросием. Тот рассказал ему забавную историю. Как раз в приезд Кони в Харьков, на процесс террористов, архиепископ предложил Анатолию Фёдоровичу постричься в монахи.
— А ведь я не шутил, — рассказывал владыка Амвросий. — Господин Кони не женат, нет детей — то есть, главных моральных препятствий. Человек он глубоко верующий, высокодуховный. А какой умище! Я сказал ему: бросайте всё и постригайтесь! Через месяц станете архимандритом, через год — епископом, а потом…
— Не согласился? — полувопросительно-полуутвердительно сказал Петрусенко. Он хорошо понимал своего именитого коллегу.
— Не согласился, — с явным огорчением подтвердил архиепископ. — Сказал: «На меня важное следствие возложено…»
… Сейчас, сидя у себя в кабинете, Петрусенко вспомнил всё это и вновь подумал, что все показания Кисляка необходимо перепроверить.
ГЛАВА 7
От полицейского управления на Николаевской площади до Епархиальной улицы, где располагался особнячок семьи Петрусенко, было совсем недалеко. Викентий Павлович шёл пешком. Он уже свернул с Сумской улицы, шумной и в это позднее время — заполненной гуляющей публикой, открытыми кофейнями и ликерочными, проносящимися экипажами, — на свою тихую Епархиальную. Здесь, в двух шагах, но уже словно иной мир: спокойный шелест деревьев, уютный свет фонарей… безлюдно.
Расслабившись, глубоко дыша вечерним прохладным воздухом, Викентий Павлович думал отвлечённо: «Как всё-таки странно — живём в новом веке! В двадцатом. Начинался, словно котёл кипящий или вулкан — войны, бунты. Но, слава Богу, кажется всё кончилось, вот уже несколько лет спокойно. И сразу же мысль и дух человеческий силу набирает, когда наступает мир и гармония. Вот фонари электрические — разве не чудо! А ещё совсем недавно газовые освещали улицы. Да что фонари! Автомобили, аэропланы, беспроволочный радиотелеграф, синематограф! А в криминалистике какие поразительные открытия!»
Петрусенко всегда очень чутко следил за всем, что относилось к криминалистике. Ни одно новейшее открытие не прошло мимо него. А за первое десятилетие 20-го века их набралось предостаточно! Окончательное признание дактилоскопии, как точной науки, успехи судебной патологии, токсикологические методы обнаружения ядов в мертвых телах… А открытия в баллистике! Буквально на днях он прочёл в журнале «Архивы уголовной антропологии и судебной медицины» об открытии профессора Балтазара из Парижа. Этот учёный обнаружил, что ударник любого огнестрельного оружия оставляет при стрельбе на шляпке гильзы не просто след, а совершенно индивидуальный — своего рода «собственный отпечаток пальца». Викентий Павлович ясно представлял все последствия этого открытия. И думал о том, что впереди — много-много других поразительных открытий. Сейчас, когда утвердилось в мире спокойствие, мысль человеческая будет развиваться стремительно и свободно.
«Да, хороший век, 20-й, и хороший год — 1913-й»… С улыбкой он подошёл к крыльцу своего дома.
Уходя из Гранд Отеля, Петрусенко кое о чём договорился с директором.
— Завтра к вам придёт мой помощник, молодой человек. Устройте-ка его дня на три-четыре в обслугу отеля.
Леваневский вздохнул:
— Что ж, если надо…
— Очень надо. И не только мне, но и вам. Думаю, он тут, на месте, мог бы разузнать нечто полезное.
— Но другие служащие — они ведь поймут…
— Это не имеет значение, — махнул рукой следователь. — Пусть понимают, только не дают волю языкам.
— Это исключено, господин Петрусенко! Мои работники не из болтливых, да и я предупрежу.
— Вот и славно. Главное, что ваши гости будут его принимать за простую обслугу. Для них ведь люди в форме — все на одно лицо.
Леваневский, склонив голову, задумчиво барабанил пальцами по столу. Потом кивнул, что-то решив, и сказал:
— Я думаю, господин Петрусенко, что определю вашего помощника посыльным. На этой должности он не будет привязан к одному месту, как, например, официант или помощник портье. И сможет общаться с самыми разными людьми.
— Прекрасная мысль! Весьма вам благодарен. Завтра пораньше ждите моего парня.
Этим парнем, Петрусенко уже решил, будет его племянник Митя Кандауров.
… В такое позднее время кухарка, конечно же, давно ушла. Но Митя сам заварил прекрасный крепкий чай, и они пили его в кабинете Викентия Павловича с шоколадным печеньем «Жорж Борман».
— И это всё в один день! — воскликнул восхищённо юноша, выслушав рассказ Петрусенко. — Ничего себе, клубок загадок!
— Вот и поможешь его распутать. Согласен?
— Дядя! Ты ещё спрашиваешь!
— Завтра раненько пойдёшь в гостиницу, к директору господину Леваневскому. Он определит тебя в посыльные. Под этим видом старайся бывать и успевать везде. Заходи с поручениями в номера, подходи к ресторанным столикам, увидел двоих или группу разговаривающих людей — крутись, словно по делу, поблизости. И слушай, слушай! Сейчас там только и будут говорить об убийстве, о нападении на девушку. Слушай хорошенько. А представится случай — сам наводи разговор.
— Понял! Ну, а сверхзадача?
— Хорошо тебя учат в академии! — Викентий Павлович хмыкнул весело и достал из кармана носовой платок. Осторожно развернул на столе. — Вот она, твоя сверхзадача.
На раскрытом платке лежал красивый перстень. Под электрической лампой изумруд горел глубоким зелёным светом, а мелкие бриллианты вспыхивали искорками.
— Можно взять? — спросил Митя, и, получив разрешение, осторожно повертел драгоценную вещь перед глазами. — Так вот он какой, перстень, с которого всё началось.
— Ты, дружок, попал в самую точку. Я тоже думаю, что с этого перстня всё и началось. Узнав, кто и зачем его украл, мы, уверен, узнаем и зачем эта штука снова появилась в номере Арженов, и кто убил Аржена.
Митя всё ещё держал перстень в руках.
— А не может ли так быть, — произнёс задумчиво, — что перстень вовсе и не крали. Например, мадам его спрятала, а муж нашёл?
— И зачем это, по-твоему?
— Ну… продать и на эти деньги бежать от мужа с любовником.
