было никакого убийства. Чтобы со дна озера не всплыло тело Василия Захарьева.
Вчера вечером осторожно и деликатно он поговорил с Ксенией Владимировной. Сказал ей, что верит: ее муж жив. Но чтобы с полным основанием продолжать поиски, он должен даже малейшее сомнение устранить. То, что будет происходить завтра — это лишь формальность, он уверен, ничего найдено не будет… Петрусенко представлял, как сейчас молодая женщина ходит по веранде с белым застывшим лицом, сплетенными пальцами, вздрагивает от любого шума. Ждет… Он не сказал ей, где будут вестись поиски и почему он решил осмотреть именно озеро и ближние посадки. Да, у него было предчувствие, что Захарьев жив, но и те совпадения, о которых сам же говорил Никонову, нельзя сбрасывать со счетов. А вдруг в то утро четверга эти двое случайно встретились здесь, у пчельника, на берегу озерка? И Василий Артемьевич знал, что Гонтарь смертник, а значит — бежал? Хотя, надо признаться, догадка неправдоподобная: никто в округе, и даже родственники бандита не знали об этом. Но если предположить? Допустим: Захарьев знал, прямо сказал об этом Гонтарю, пытался задержать. И тот, спасаясь, убил помещика, а тело — тут же в воду или в лес оттащил… Но ведь Иван Гонтарь приехал, чтобы с собой покончить, чего ж ему бояться? Не хотел в руки полиции попасть? А через три дня явился именно сюда и повесился, как бы указывая место своего последнего преступления. Может быть. Но может быть и другое: записка подложная, Гонтарь кем-то убит, а сам вовсе и не думал умирать. Ведь не покончил же собой второй бежавший с ним смертник — Григорий Карзун. У полиции нет сведений о таком самоубийстве. Впрочем, они могут и не знать еще… Но, скорей всего, все его умопостроения ложны, и в то роковое утро два молодых человека разошлись каждый своей дорогой, вовсе не встретившись в этом печальном месте…
Через три часа, вздохнув облегченно, Викентий Павлович отправился в имение. Необходимое дело было сделано, а мертвый Захарьев не найден. Значит, надеялся он, искать придется живого. У дома Захарьевых стояла большая карета, из которой выгружали вещи. Это приехала госпожа Сташевская, мать Ксении, со своей еще одной незамужней дочерью. А вскоре, довольный тем, что хозяйка в такое трудное время не остается одна, следователь ехал в уездный город на станцию. В поезде он, может быть впервые за минувшие три сумбурных дня, по-настоящему вспомнил о Люсе и Сашеньке.
Еще засветло подъехал он к воротам своего дома и сразу же увидел в скверике две женские фигуры: жену с коляской и сестру Катю. От сердца отлегло. Он был уверен, что Катюша не оставляла эти дни Люсю. На два года младше, его сестра уже давно была замужем и вон — восьмилетний племянник Митя бежит вприпрыжку к нему по аллее, первый заметил. Он тоже раскинул руки, подхватил мальчугана и вместе с ним заторопился навстречу своим родным.
Глава 5
Новая неделя началась с интенсивных поисков. Но следы Захарьева не находились. Викентий Павлович узнал, что исчезнувший не появлялся ни там, где квартировал его бывший полк и где оставались близкие друзья, ни в своем курском имении, где работала ткацкая фабрика, ни в другом владении с большим лесопильным производством. Не было его и в Вологодских краях. Петрусенко выяснил, что бабка Захарьева по матери, Евпраксия Евграфовна Шабалина, умерла года три назад. Крупное наследство после нее досталось ее старшему сыну — дяде Василия Артемьевича. Это было естественно, но у следователя все же возникло странное чувство. Оказалось, Захарьевы — и родители, и сын, — почти не поддерживали отношений с родственниками линии Шабалиных. И то, что бабка совсем ничего не отписала Василию, тоже вызывало недоумение. Конечно, Захарьев и без того богат, но все же так поступают лишь с теми родными, кого не хотят знать. А ведь по рассказам няньки, старуха должна была любить внука: родился при ней, мальчиком и юношей часто ездил в гости… Три дня ушло у следователя на выяснение этих обстоятельств. Но не успел он задуматься над ходом дальнейшего поиска, как четвертого дня, утром, вошла к нему в кабинет Ксения Владимировна. По счастливому и смущенному ее лицу Викентий Павлович сразу догадался, что за весть она принесла. И тоже испытал несколько чувств сразу. Радость — это же прекрасно, что страхи развеялись! Досаду — все-таки сколько времени и усилий потрачены впустую! Успокоение — слава Богу, одно дело с плеч, у него и без того их хватает. Мимолетный стыд — прав был Никонов, не стоило браться за поиски сбежавшего мужа…
— Да, да, — сказала молодая женщина. — Вы догадались, я вижу! И ради Бога, простите меня, паникершу!
— Он вернулся? Когда?
— Нет, пока еще нет. — Ксения Владимировна так энергично покачала головой, словно сама себя пыталась в чем-то разуверить. И Петрусенко в этот миг уловил в ней еще одно: тревогу. Глубоко скрытую, нет, не от него — от себя. — Он вернется позже. Так он написал мне.
И тревога, отступившая было, вновь пришла к Викентию Павловичу.
— Написал? — переспросил он. — Прислал письмо? Оно — с вами?
— Да, конечно, — Захарьева торопливо открыла сумочку. — Я получила его вчера и поспешила к вам.
Она протянула конверт, который даже на первый взгляд выглядел неаккуратным. Следователь взял его и, не доставая самого письма, осмотрел. Простой почтовый конверт, измятый, словно не сразу был отправлен, а терся по карманам. Штемпель Белополья. Вряд ли это говорит о том, что Василий Захарьев пребывает в этом городке, где его отлично знают. Скорее, письмо послано оттуда, чтобы скрыть настоящее место. А из этого следует, что настоящее место, возможно, совсем недалеко. Возможно…
Викентий Павлович извлек исписанный лист бумаги. Строчки неровные, как-будто лист держали наискосок, крупные буквы. А бумага! Простая серая — это ладно. Но ведь захватанная грязными пальцами, в каких-то подтеках, чернильных брызгах. Петрусенко удивленно поднял взгляд:
— Это его почерк?
— Да! — воскликнула женщина, словно ждала этого вопроса. — Да, несомненно!
Теперь смятение явно искажало черты её лица, но она, упорно встряхивая головой, повторяла:
— Это он писал, я знаю, верю ему, все так и есть. Не хочу знать, какие перед ним препятствия, он все переборет и вернется.
Петрусенко пожал плечами. Вновь глянул на письмо. Вернее, это была короткая записка: «Оксана, милая, прости, что так долго держу тебя в неведении. Так сложились обстоятельства. Не знаю, когда и как все распутаю. Жди». И роспись, в которой угадывались факсимильные «В» и «3».
— Но ведь он ничего не объясняет…
— И не надо!
Ксения Владимировна быстро взяла у него письмо, вложила лист в конверт, конверт в сумочку, щелкнула замочком и нервно прижала сумку к груди:
— Он вернется и все объяснит. Я буду ждать! И, Викентий Павлович, дорогой, не надо, не ищите его. Я столько забрала у вас времени, сил — простите! Нет, чтобы подождать несколько дней! Я ведь обычно такая терпеливая, рассудительная.
Захарьева говорила горячо, слегка засмеялась в конце, и Викентий понял, что она сейчас сорвется, случится истерика. Быстро налил ей из графина воды, с усилием заставил сесть, дал в руки стакан. Женщина выпила, глубоко вздохнула и минуту спустя подняла на него влажные просящие глаза.
— Он сильный человек, несчастья обойдут его, он вернется.
Она словно просила Викентия поверить в это. И он кивнул:
— Да, так видимо все и есть.
— Я понимаю, вам происходящее кажется странным. — Голос у Ксении Владимировны был уже спокойным, но каким-то безжизненным. «Опустошенный», — подумал Петрусенко. — Но все может разъясниться очень просто, когда Василий вернется. Он пишет «жди», значит — «не ищи меня». Вот почему я приехала к вам: снять свое заявление на поиск.
Она вновь смотрела на него тревожно, словно боялась отказа. Да, бывало, уголовное дело иногда оборачивалось так, что снятие иска заявителем уже не играло роли. Но здесь… Петрусенко поспешил успокоить женщину.
— Конечно, конечно! Это ваше право. И я рад, что все разъясняется, что господин Захарьев жив,
