сказав, что не знает, что такое тоннара. Ему приходилось видеть «маттанцу», забой попавшей в ловушку рыбы. Он вспомнил вооруженных острогами рыбаков и насаженных на гарпун громадных тунцов, извивающихся в тесно сжимающемся пространстве, бьющихся в собственной крови и едва не опрокидывающих лодки в своей агонии.
Ему не нужно было спрашивать у седовласого великана, кто эти «тоннаротти», приведшие его в камеру смерти. Разрозненные части плана, о котором ему давно уже следовало догадаться, сложились в единое целое и приобрели ясные очертания. Брайаны, шейх Юсеф, адвокат Паоло Бранкати, адвокат Вернер Кламмер, мистер Хашетт, князь Асквинда, его правая рука Чоо Аваба, мадемуазель Франсуаза Бланден. Он вслух, словно в трансе, произнес эти имена.
– Вы забыли назвать «раиса», – напомнил Кало, – имя капитана. Вы забыли мое имя, мистер Акмаль.
– Сицилиец против араба, – он нашел в себе силы пошутить.
Его заманили в ловушку с завидной ловкостью и хитростью. Он вступил в лабиринт, подписав контракт с Франсуазой. Обратившись за информацией на Каймановы острова, один из налоговых оазисов в Карибском море, он обнаружил, что акционерное общество «Стандард Интернэшнл», обменявшее пакет большинства акций «Текс Ойл» на контрольный пакет «Ай-Би-Би», распалось так же быстро, как создалось. В погоне за призраком он бросился искать свои доллары в Хьюстоне и Париже, где ему сообщили, что нефтяные колодцы в Техасе на грани истощения. Просочившись на биржу, эта информация вызвала крах курса акций.
– И все же, – намекнул ему один из его осведомителей, – есть человек, готовый обсудить продажу вашего пустого ларчика.
В последней надежде он отправился в большой отель «Вилла Иджея» в Палермо на Сицилии.
В номере его поджидал дон Калоджеро Коста.
– И что теперь? – спросил он, готовый ко всему.
– Ничего, – ответил Кало, поднимаясь на ноги. – Вы можете идти. Моя миссия на этом заканчивается.
Объяснений не потребовалось: утратив богатство, служившее ему единственной защитой, он был уже мертв, его загнали в камеру смерти. Он превратился в бродячего пса, и за порогом гостиничного номера поджидала стая гиен, готовых разорвать его на части.
Омар Акмаль, шатаясь, вышел из комнаты.
Кало позвонил администратору:
– Мою машину, – приказал он. – Я уезжаю.
РАЗГОВОР НА КУХНЕ
О смерти Омара Акмаля Бруно Брайан узнал из газет. Каждая выдвигала свою версию, и единственным достоверным фактом было известие о взрыве на борту личного самолета Акмаля во время полета над Измирским заливом.
– Его убрали его же сообщники, – сказал Кало.
– Похоже на то, – ответил Барон без особого интереса и отодвинул от себя газеты, словно предавая забвению ничего не значащий эпизод.
Они были в Милане, в кухне особняка на улице Манзони.
– В чем дело? – спросил Кало, колдуя над старой неаполитанской кофеваркой.
– В этом доме я замечаю, как бежит время. – Бруно вернулся из Умпоте, где встретился с сыном и уточнил вместе с князем Асквиндой свои планы на будущее. Теперь он готовил дом к прибытию Санни. Он решил, что мальчик, как и он сам, будет учиться в миланском лицее и в университете Беркли.
– Я это замечаю и в других местах, – улыбнулся Кало. – Кстати, ты уже твердо решил?
– Насчет Санни?
– Конечно. Мне кажется, стоило бы отдать его в один из швейцарских колледжей или подумать о Калифорнии. Хотя наилучшим решением была бы, по-моему, Сицилия. У этого острова сильный иммунитет против террористической заразы.
– Я очень верю в этот город и в эту страну, – сказал Бруно. – Несмотря ни на что.
Он выиграл тайную кровавую войну за Бурхвану, но на его лице не было торжествующей улыбки.
Кало обратил на это внимание:
– Похоже, тебе не хватает воздуха. – Он чувствовал, что в каком-то смысле попал в цель.
– Наверное, так всегда бывает после стычки, – заметил Бруно, – неважно даже, выиграл ты или проиграл. Это спад напряжения.
Кало продолжал возиться со своей старинной побрякушкой, следя за Бруно краем глаза.
– Помнишь, как это было двадцать лет назад? – Он отмерил порцию смолотого кофе в «неаполитанку» и слегка примял его ложкой.
– Голова у меня, как архив, – пошутил Бруно. Он увидел себя шестнадцатилетним юнцом, только что пережившим свой первый сексуальный опыт с темпераментной и набожной Люсиллой, матерью его лучшего друга Маттео. Кало обо всем догадался, как только он вернулся домой.
– Если не ошибаюсь, ты хотел на ней жениться. – Нажав кнопку, Кало зажег газ.
– Теперь припоминаю, что помышлял даже о самоубийстве, – смеясь над собой, признался Барон.
– Один хороший бутерброд пресек этот план в зародыше, – ворчливо уточнил Кало.
– Не только бутерброд, но еще и добрый совет, – припомнил Бруно.
– Может быть. – Великан с величайшей осторожностью установил кофеварку на огне. – Хочешь кофе?
Барон отрицательно покачал головой.
– Ты сказал, что первый опыт очень важен и что мне повезло, потому что я правильно выбрал женщину, – он помнил все слово в слово.
– Ну, может быть, – угрюмо буркнул Кало.
Дом не слишком изменился с тех времен, когда Бруно был ребенком, с тех пор, как Филип подарил его ему. Но это был один из тех домов, которым время идет на пользу.
Весь текущий ремонт проводил Фонтана, художник-реставратор, знавший все секреты обновления росписей, лепнины, позолоты, работавший в лучших миланских домах. Пару раз за эти годы пришлось перевесить шторы и заменить мебельную обивку.
Бруно нечаянно задел газовую плиту: кнопка сработала, и пламя погасло.
– Эти дьявольские штучки! – взвился Кало, торопливо зажигая огонь.
– Я испортил твой шедевр?
Великан бросил на него презрительный взгляд и вновь вернулся к созерцанию своего фетиша. Кухня, оборудованная по проекту Бираги и Маджи, напоминала капитанскую рубку космического корабля: холодильник, сияющая мойка из нержавеющей стали со встроенным мусоропроводом.
Презирая все эти новомодные приспособления, Кало оставался до конца верен своей любимой неаполитанской кофеварке. Вода начала закипать, из отбитого носика пошел пар.
– Ну, так ты будешь пить или не будешь? – Он погасил газ, снял «неаполитанку» с конфорки и, перевернув, поставил ее на стол, чтобы вода просочилась сверху вниз.
– Да, спасибо. – Бруно знал, как ему угодить. Он снял с полки темного дерева две английские фарфоровые чашки в цветочек и сахарницу.
Кало принялся бережно разливать по чашкам божественный напиток. На лице его было выражение благодати.
Бруно добавил сахару в свою чашку.
– Сколько лет ты варишь кофе в этом куске выхлопной трубы? – спросил он.
– На Рождество будет сорок лет. Я варю в ней кофе с тех самых пор, как мне ее подарила твоя мать. – В его глазах мелькнула тоска по прошлому.
– Чем была для тебя моя мать? – Этот вопрос мучил его много лет, но только теперь удалось задать его не нарочито, по ходу разговора.
– Она была мечтой, – так же просто ответил Кало.
– Ты любил ее, – не отступал Бруно.
Великан кивнул громадной седой головой.
