ведущей в кабинет Бруно Брайана.
Девушка последовала за ним.
– Путешествие было приятным, синьорина? – осведомился он, отходя в сторону и пропуская ее в кабинет. У него были черные, редеющие, несмотря на молодость, волосы, темные глаза смотрели участливо.
Карин уверенно прошла вперед, словно была у себя дома. Насморк исчез как по волшебству.
– Путешествие прошло отлично, Гаэтано, – ответила она, усаживаясь в кресло с подушками в прохладных льняных чехлах. – Просто изумительно.
Слуга поклонился и исчез за дверью, а Карин откинулась на спинку кресла, облегченно вздыхая. В этой небольшой комнате, которая ей запомнилась до мелочей, ее охватило ощущение блаженства. Глаза радовал вид старинного дерева, начищенной до блеска бронзы и серебра. Карин нуждалась в защите, в чувстве уверенности: обстановка кабинета чудесным образом вселяла в нее и то и другое.
Из всех помещений на «Трилистнике» кабинет мистера Брайана нравился ей больше всего: массивная и строгая мебель смутно напоминала убранство некоторых Stube [1] ее родного Тироля с той лишь разницей, что эту комнату вместо традиционных оленьих рогов и распятия украшала бесценная картина Каналетто, висевшая на стене напротив письменного стола. На ней была изображена регата на Большом канале в Венеции на фоне моста Риальто. Из соседней комнаты доносилось стрекотание телетайпов, печатавших новости со всех концов света. Опытный секретарь собирал, сортировал и доводил до сведения мистера Брайана достойную его внимания информацию.
На пороге кабинета вновь возник Гаэтано.
– Синьорина желает холодного шампанского? – спросил он, приближаясь.
– Если это вас не затруднит, я предпочла бы холодный кофе, – шутливо ответила Карин.
– Никаких затруднений, – почтительно улыбнувшись, заверил ее стюард.
– Вы не предупредите мистера Брайана о моем приезде? – сказала Карин.
– Его светлость отдыхает, – извиняющимся тоном сообщил Гаэтано. – Пойду взгляну, не проснулся ли он.
За пуленепробиваемым стеклом иллюминатора стали загораться вечерние огни Сен-Тропеза. Не было ничего странного в том, что Бруно Брайан решил поспать в столь необычный час, и сообщение стюарда ничуть не удивило Карин. Ритм жизни Барона, его привычки не подчинялись никаким правилам.
Она вынула из затянутой холстом папки и выложила на широкий столик темного дерева отдельные листы и переплетенные документы. Разложив бумаги, она принялась перебирать их, отмечая отдельные фразы на некоторых страницах желтым фломастером.
Стюард вошел, стараясь не шуметь, чтобы не отвлекать гостью от работы. К тому же ее присутствие внушало ему трепет: она была обворожительна, как мало кто из многочисленных женщин, посещавших яхту Барона, но было в ней что-то загадочное. Она обладала магической притягательной силой, но в ней угадывалась внутренняя боль, проступавшая в выражении прекрасных васильково-синих глаз.
Он поставил на столик перед девушкой тяжелый поднос со стаканами и хрустальным кувшином. Закрытый серебряной крышкой кувшин был наполовину заполнен кофе, в котором плавали кубики льда. Стекло запотело, и у Карин появилось желание провести по нему пальцами.
– Я сама налью, – поспешно сказала она стюарду, пресекая попытку ее обслужить.
– Его светлость прибудет через минуту, – объявил Гаэтано.
Карин налила кофе в широкий низкий стакан. Отпила глоток. Кофе был хорош, но ожидаемого удовлетворения она не почувствовала. Иголочки тревоги стали покалывать ее, ощущение блаженства быстро испарялось, уступая место совершенно иному настроению.
Сообщение Гаэтано заставило ее сердце учащенно забиться. «Его светлость прибудет через минуту». Всего несколько слов, и гармония разрушена.
Это случалось при каждой новой встрече с Бруно: мучительная тревога перерастала в ее душе в страстное желание, которое она не в силах была побороть. Всякий раз при его появлении неумолимо срабатывал неуправляемый механизм страха и желания, любви и ненависти, сжимавший ее раскаленными щипцами болезненного наслаждения. Всякий раз она пыталась совладать с собой, но Бруно Брайан вселял в нее тревогу, граничившую с паникой.
Она отпила большой глоток кофе из граненого хрустального стакана и почувствовала себя лучше. Жара становилась невыносимой: кондиционер был бессилен против эмоционального напряжения.
Еще до знакомства с Бароном она была заинтригована легендой, окружавшей его имя, и долгое время мечтала в один прекрасный день встретить его. Потом однажды она услышала его голос по телефону: звучный, глубокий, решительный, словно созданный, чтобы произносить слова любви.
В тот день Карин приводила в порядок бумаги на письменном столе в кабинете адвоката Паоло Бранкати, и тут зазвонил красный аппарат прямой телефонной линии, номер которого был известен лишь узкому кругу особо важных клиентов.
– Контора Бранкати, – сказала она, сняв трубку.
– Кто у телефона? – В голосе на другом конце провода слышалось раздражение и разочарование.
– Я секретарь адвоката Бранкати, синьор. Могу я узнать, кто говорит? – Она была образцовым секретарем, знала свое дело, профессиональные навыки ее никогда не подводили. Это давало ей чувство уверенности, составлявшее неотъемлемую часть ее натуры.
– Говорит Бруно Брайан, – голос был чистый и сильный, как звук органа. У нее непроизвольно вырвалось удивленное «ой!», но, тут же спохватившись, она добавила:
– Мне очень жаль, мистер Брайан. Адвокат не смог выбраться из Рима из-за забастовки летчиков. Не могу вам сказать, когда он прибудет в Милан.
– Пусть перезвонит мне, как только вернется.
– Я могу связаться с ним по телефону. Если вы считаете…
– В этом нет необходимости. – Банальная фраза, но Карин расслышала в ней недвусмысленный вызов.
– Как хотите, мистер Брайан.
– А вы? Как вас зовут?
– Карин, мистер Брайан. Меня зовут Карин Веньер.
– До свидания, Карин. – И он повесил трубку. А она так и осталась стоять с телефонной трубкой в руке, уставившись на нее, как бедная сирота на витрину с игрушками.
Ей тогда было двадцать два года, в адвокатской конторе Бранкати она успела проработать всего несколько месяцев. Знаменитый специалист по гражданскому праву буквально похитил ее у коллеги, оценив после встречи в одном судебном процессе ее профессионализм. Эта девушка, прекрасная, как мечта, обладала деловыми качествами, затмевавшими даже ее женское очарование. Когда Карин, много месяцев спустя после телефонного разговора, наконец встретилась с Бруно Брайаном, ее душу всколыхнул водоворот страстей. В один миг было разрушено все, во что она верила, осталось лишь одно твердое убеждение: никогда еще, с тех пор как стоит земля, не рождалось на ней более красивого, более мужественного мужчины. Когда Барон впервые пожал ей руку, пронзив ее взглядом своих незабываемых серых глаз, она чуть не лишилась чувств.
С тех пор всякий раз при встрече с ним она чувствовала себя безнадежно поглупевшей, беспомощной, неуклюжей, чуть ли не жертвой злого сглаза. Карин сознавала силу своих чар и прекрасно понимала, что стоит ей мигнуть, и она окажется в объятиях этого человека, слывшего знатоком и ценителем женской красоты, но не этого жаждала ее душа. Ночь любви, проведенная с Бруно Брайаном, ночь, о которой потом можно вспоминать всю жизнь, – такая ночь могла стать заветной мечтой для любой другой женщины, но Карин была иной: нечто ужасное, чего она не в силах была забыть, не давало ей жить так, как жила бы на ее месте любая женщина.
Приключение на одну ночь лишь добавило бы черноты позорному пятну ее прошлого: она не могла отважиться на такую вольность, не могла пойти на такой риск, не могла позволить себе такой роскоши. Пусть другие считают ее поведение неразумным или даже полным безумием, но смирение плоти, данный себе обет целомудрия, мысль о том, что ни один мужчина не осквернит ее тела, – все это приносило ей облегчение и даже доставляло какую-то утонченную радость. Только полный отказ от секса мог смягчить жгучие воспоминания о мерзостях, в которых ей пришлось участвовать, о поругании, которому она
