— Спасибо.
— Смешно, честное слово! Сколько лет в Америке не были.
— Да.
— За Бобом я присмотрю.
— Спасибо.
— Ну, я пошел.
— Да:
Чайка пронеслась так близко от его лица, что он отдернулся и нервно засмеялся.
— Сколько народу, а?
— Да.
— Друзей, наверное, провожают.
— Очень может быть.
Голосом страдающей сирены стюард призвал сойти на берег.
— Вот что, — сказал Билл, — я пойду.
— Да, идите.
— Ну, пока.
— Пока.
— Письмо не потеряете?
— Какое?
— Как это какое?! К Алисе.
— А, да!..
— Она вам так поможет!
— Да?
Они подошли к трапу. По нему, как пчелы в улей, двигались люди. Что-то было такое в этом зрелище, отчего Билл внезапно опечалился. Он взглянул на Флик. Ему стало как-то больно — все-таки, она уж очень маленькая на таком большом пароходе…
— Ах ты, Господи! — воскликнул он. — Как я без вас останусь? Квартира не квартира, если вы не сидите в кресле. Будем там сидеть со старым Бобби…
Он замолчал. У Флик задергалось лицо. Она нетерпеливо вытерла глаза платочком.
— Что ж это… — начал он.
— Я… я из-за Боба, — Флик протянула руку. — Пока. — И она исчезла.
Билл постоял, глядя на скрывшую ее толпу.
— Вот это да! — пробормотал он. — Как она любит эту собаку! И он спустился на берег, погруженный в думы.
Глава XII К МИСТЕРУ ПАРАДЕНУ ПРИШЛИ
Если верно, что Действие придает нашей жизни особую пряность, то не менее верно и другое — временами ее полезно разбавить капелькой Бездействия. А посему, после бурных — а порою и буйных — сцен, которые автор вынужден был привести, дабы сохранить целостность повествования, приятно пересечь Атлантику и немного отдохнуть в жилище ученого-анахорета. Через месяц после того, как Фелисия Шеридан отплыла в Америку, мы вновь оказываемся в доме мистера Кули Парадена на Лонг-Айленде, в мансарде, выходящей окнами на залитый солнцем сад; в той самой мансарде, где занимается приемный сын мистера Парадена, Гораций. Мы входим в ту минуту, когда мистер Шерман Бастабл преподносит питомцу урок французского.
Да. Несколько недель назад мистер Бастабл решительно объявил, что не останется и за миллион; но человек, приклеенный к шляпе, не отвечает за свои слова, и может отказаться от них под влиянием ножниц, теплой воды и доводов разума. Через полчаса после того, как шляпу отделили от его волос, мистер Бастабл, поначалу не желавший слушать о миллионе, настолько остыл, что поддался на лишние пятьдесят долларов в месяц. Соответственно, мы вновь видим его на посту.
Однако нынешний Шерман Бастабл сильно отличается от себя прежнего. От восторженной приветливости не осталось и следа. Теперь это подозрительный деспот, которому мистер Параден велел не церемониться с подопечным; и вот, как было велено, он ожесточил свое сердце.
В данную минуту он как раз демонстрировал произошедшую в нем перемену. Видя, что Гораций засмотрелся на залитый солнцем сад, педагог грохнул кулаком по столу.
— Будешь слушать? — заорал он. — У тебя в одно ухо…
— Ладно, ладно, — печально отвечал Гораций. Эти вопли раздражали его все больше и больше. Вольное дитя подворотен тяжело воспринимало дисциплинарные меры; порой ему казалось, что мистер Бастабл перенял худшие черты покойного Саймона Легри.[11] Он оторвал взгляд от лужайки и широко зевнул.
— Прекрати! — заорал наставник.
— Ладно.
— Никаких «ладно»! — гремел злопамятный учитель, который при виде питомца мгновенно вспоминал клей. — Когда я к тебе обращаюсь, говори «да, сэр», четко и уважительно.
— Да, сэр. — буркнул Гораций.
Ревнитель дисциплины подметил бы недостаточную четкость и уважительность этих слов, но наставник удовольствовался буквой, или сделал вид, что удовольствовался, и снова перешел к уроку.
— Во французском языке, — произнес мистер Бастабл, — перед существительными мужского рода ставится неопределенный артикль un, например, un homme — мужчина, un oiseau — птица.
— Ща села на дерево, — заметил Гораций, плавно переходя к уроку естествознания.
Мистер Бастабл попытался испепелить его взглядом.
— Не отвлекайся! — взревел он. — И не «ща», а сейчас.
— Вот и я про что, — сказал Гораций.
— …и une — перед существительными женского рода, например une dame — дама, une allumette — спичка, une histoire — история, une plume — перо. Ясно?
— Да вроде.
— Что значит «вроде»?
— Ну, — спокойно отвечал Гораций, — вроде киселя. Чего-то тебе ложат, а чего — непонятно.
Педагог вцепился в редеющие волосы и застонал. С пятьюдесятью долларами в неделю набегала внушительная сумма, но он все чаще думал, что дешево оценил свои страдания.
— «Ложат»! — в отчаянии повторил он. — Разве культурные люди так говорят?
— Не знаю, — упорствовал Гораций, — я с такими людями не говорю.
— Сэр, — машинально поправил мистер Бастабл.
— Сэр.
— И не «людями», а «людьми». — Он с тоской воззрился на ученика. Припекало, его слабые нервы начали сдавать.
— Ты неисправим. Не знаю, что с тобой делать. Тебя совершенно не интересуют занятия. Я думал, ты осознаешь свое положение. Возможности, которые перед тобой открываются.
— Знаю, — устало отвечал Гораций, — надо пользоваться случаем и выправляться, сколько могешь.
— Можешь.
— Ладно.
— Да, сэр! — Глаза мистера Бастабла зловеще блеснули.
— Да, сэр.
Педагоге размаху плюхнулся на стул, тот обиженно заскрипел.
— Ты понимаешь, что тысячи мальчиков, глядя на тебя, подыхают с зависти?
