Глава XVIII
Джосу показалось, что Чибнел несколько холоден, и он не ошибся. Голос мистера Даффа просто потряс дворецкого. Беседа в «Гардении» была недолгой, но он его сразу узнал и чрезвычайно всполошился. Мыль о том, что злодеи беспардонно сговариваются по телефону своих жертв, очень тяжела.
Чтобы подумать, он пошел к себе, в затвор кельи, оставляя суету гостиной более веселым минутам. Придя, он налил себе портвейну и стал думать.
К раздумьям исподволь примешивалась досада — почему он, дворецкий, должен играть роль бесплатного сыщика? Очень может быть, что ночью эта шайка что-то предпримет. Значит, снова надо там спать. Вспомнив былое, он пожалел, что наделен чувствительной совестью.
Когда, допив портвейн, он прикидывал, налить ли еще, явился мальчик на посылках и позвал его к телефону. Голос в трубке принадлежал божественной Вере.
— Сидни!
— Да?
— Это ты?
— Да.
— Сидни!
— Да?
Вера произнесла 250 слов за время, отведенное слов на пять, и Чибнел ее упрекнул.
— Это ты?
— Да.
— А я думал — трещотка. Телефон сломаешь. Вера упрек приняла.
— Сидни, они тут!
— Где?
— У меня, в баре. Сговариваются.
— Иди слушай. Разве можно их оставлять?
— А ты не кричи.
— Я не кричу.
— Ладно, иду к ним. Вообще-то я уже слушала.
— Что они говорят?
— Ничего особенного.
— А ты сказала, сговариваются.
— Ждали, пока я уйду. При мне говорили, что кто-то женится.
— Женится?
— Да. Тонкий — за, толстый — против. Ой, Сидни!
— Что такое?
— Он без усов. Ну, иду. Спрячусь за этим окошком, из кухни. Все будет слышно.
— Ладно, иди, и звони скорей.
— Иду, иду, иду, иду, иду! — сказала Вера, выдавая волнение. — А я что делаю?
Она повесила трубку и мягким, упругим шагом сыщика побежала к окошку. Приоткрыв его дюйма на два, она услышала такое, что даже свистнула.
Толстый: Где он?
Тонкий: У меня в комнате.
Толстый: Несите сюда!
Тонкий: Нет. Сперва обговорим условия.
Мисс Пим вцепилась в створку, потрясенная этими словами, но мы не последуем ее примеру. Серьезному летописцу важна и первая часть беседы. Когда такие умы обсуждают таинство брака, это вам не кот начхал. Мало сказать «тонкий — за, толстый — против», необходимо привести подлинные слова.
Когда Джос вбежал в вестибюль, он обнаружил там мистера Даффа, скрючившегося в кресле, словно скульптура Эпштейна.[59] Однако еще больше его поразило отсутствие усов.
— Слава Богу! — воскликнул Джос.
— Э?
— Вы их сняли.
— Она заставила.
— Кто?
— Беатрис, — мрачно отвечал Дафф. Усы он не так уж любил, но гордый дух возмущался. Воспользовавшись этим ответом, Джос прямо перешел к делу.
— Вы что, на ней женитесь?
— Э?
— Ну, на леди Чевендер.
— Хоть бы мне кто сказал! Я и сам не знаю.
— Не знаете?
— Нет.
— Очень странно. А почему?
— Не могу вспомнить, что я говорил.
— Ну, ну! Предложение делали?
— Что вы!
— Тогда в чем дело?
— Вот, послушайте…
Он помолчал и подождал, словно робкий посетитель французского ресторана, которому впервые в жизни подали буйябес. Прошлое пугало его.
— Послушайте, — сказал он наконец. — Лежу я, значит, в постели, всю ночь промучился…
— К утру полегчало?
— Нет. Правда, боль прошла…
— Но ее сменила слабость. Вы мелко дрожали, словно коляска от мотоцикла. Хорошо, молчу!
— А вы не лезьте.
— Я жду любовного мотива. Входит она…
— Именно. Я чуть не умер.
— И вслед затем…
— Она говорит: «Джимми, вид у тебя поганый». А я говорю: «Мне худо». А она говорит: «Что-нибудь съел». А я говорю: «Ха-ха!» А она говорит: «Бедный ты, бедный! Красив, ничего не скажешь, но брюхо — хуже некуда».
— Первые слова, которыми вы обменялись за пятнадцать лет?
— Да. А что?
— Я часто думал, что говорят в таких случаях. Теперь — знаю.
— Кто говорит? При чем тут мы? Что я ей, жених?
— А разве нет?
— Сказано вам, не знаю.
— Подушку поправила?
— Нет. Пошла в аптеку и принесла что-то вроде дуста. Легче мне стало, ничего не скажу, гораздо легче, но во рту — до сих пор конюшня.
— Так. Дальше что?
— Мы поболтали.
— О чем?
— О том, о сем.
— Ах, вон что!
— Ну, о прошлом. «Ты помнишь?», «А ты помнишь?», «Как там этот?», «Как тот?». Сами знаете. Потом
