Юз сидел на каком-то полу, прислоняясь спиной и головой к стенке. Он чувствовал свежую боль в затылочной части черепа. Рот Юза был накрепко заклеен скотчем. Носом он ощущал не очень-то приятные запахи, исходящие из-под собственного тела. Волосинки на запястьях саднило от липких пут. И, как это ни чудовищно было осознавать, Юзу хотелось есть. Но более того — пить. Тем сильнее, чем сильнее шумел мощный дождь за стенами балка.
На светящемся циферблате наручных часов было около четырех. Наверное, утра.
«Ну, сутки. Ну, двое суток… — думал Юз. — Лола должна поднять бучу. Она жена! Да… Лола… — тут же и засомневался Юз в правильности хода своих вялых мыслей. — Бывало неделю болтаешься — ни слуху от тебя, ни духу, а Ло-о-ола… Да-а, Лола, ты, Лола, мать твою, Лола, за ногу, Лола…»
Юз глубоко зевнул через нос. Сознание на какое-то время прояснилось. В течение этого времени он вспомнил, что читал о забавной старушке из американского штата Калифорния. Миссис пошла в салон красоты, сделала себе немного маникюр, немного педикюр, а потом, под угрозой расстрела, неизвестно зачем взяла в заложники всех, кто находился в салоне. Она не выдвигала никаких требований к властям. Не просила «Боинга» с миллионами на борту и обнаженным юным стюардом на посылках. Она только грозилась перестрелять заложников, если кто-то решится их у нее изъять. Только через восемь часов полиция взяла парикмахерскую штурмом, но никакого пистолета в сумке злой старухи не обнаружилось. Остались тайной и мотивы, по которым та взбеленилась…
«Зачем взяли меня и что намереваются со мной делать? Поразмыслим… Ну приехал я, что называется, сам. То есть намерений захватить прогрессивного журналиста Змиевича у них не было… Отсюда следует, что в перспективе — торговля… Я не ограблен — вот что удивительно! Не по политическим ли мотивам они меня хотят загасить?..»
И тут поверженный ниц Змиевич вспомнил, что помогал своему продвинутому племяннику Солу сочинять руководство для электронной игры в заложники. Он, в силу своего тщеславия, весьма серьезно отнесся к работе своего интеллекта. Он считал, что владеет молодежным сленгом, и текст помнил едва ли не наизусть.
«Совет первый: заложников можно выставлять в окно. Сдуру противник начнет палить в них, думая, что это ты, и влетит на бабки. А это приятно. Тем более, что ты сможешь засечь его огневую позицию и сектор обстрела. То есть демаскировать противника.
Совет второй: можно немножко поранить заложников несколькими выстрелами из пистолета и всюду таскать их за собой. Для чего? А для того, что первый удар гранаты они примут на себя, а ты снова опускаешь врага на бабки. Плюс выигрываешь время, чтобы среагировать.
Совет третий: таскай просто так одного заложничка за собой — это твой задний щит. Он примет на себя весь свинец от разъяренного врага.
Совет четвертый: в случае ведения затяжного боя с применением огнестрельного оружия рекомендую использовать заложника как живой щит. Прыгай вокруг него и постреливай, прыгай и постреливай. Точность и скорострельность выстрелов противника будет на порядок ниже, так как ему, чай, не хочется продырявить заложника.
Совет пятый: подводи заложника близко к двери и оставляй его там, каунтеры не смогут открыть дверь, так как ее подпирает заложник. Возможно, что они сдуру начнут пулять и убьют заложника».
«Не могли же они дознаться? Нет, разумеется. Игра есть игра и не надо забывать, Юз: ты — жертва стечения обстоятельств», — думал он. Но от воспоминаний о своих советах любителям электронных игр он все же постарался внутренне отгородиться.
Потом он пытался вспомнить лицо той русской бабы, которая у выведенной из строя машины, в кустах, цитировала ему из «Онегина» строки, которых он ранее не знал, но, как ни странно, запомнил по причине их полной ясности и своего старинного знакомства с ритмом онегинской строфы.
Имея ввиду эту свалку как государство, баба читала о том, «как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…»
Этого простого грудничкового продукта Юз имел нынче полные исподники. Продукт этот очень мешал ему чувствовать себя представителем элиты. Но, несмотря на неудобства, усталый Юз прилег на какое-то невидимое во тьме тряпье и под шум дождя уснул, ушел в инобытие…
Юз оказался на каменистом острове. Он шел в гору, к деревне, вместе с корейцами-луководами, и сам, будто бы, был корейцем.
На горе стояли конные, и один из них, унтер-офицер Морисита Ясуо, указывал на корейцев саблей:
— Они идут! Это разведчики русских. Они осмелели, эти продажные желтые собаки!
Сосед его, Хосокава, словно бы жалуясь на что-то, сказал:
— Это наш остров! Давайте же выпьем, господа!
Всем разлили по рюмочке разбавленного спирта.
Все выпили.
Ясуо приказал:
— Пошли! — и, когда сблизились с корейцами-луководами, спросил Тена: — Ты кто? Почему идешь сюда, в японскую деревню?
— Хотел спросить у вас, господин: где находится дом Кимуры Такео? Мы идем сватать его дочь Миеко. Сам-то Кимура в марте умер…
— Умри и ты! — крикнул офицер и рубанул с потягом. Упавшая в пыль голова корейца Тена, словно еще надеясь на что-то, пучила глаза и шевелила губами. Тело же еще только падало на прибрежный галечник.
— Ты кто? — спрошено было и луковода Цоя.
Цой поднял руки, закрывая голову, но Морисита ловко отсек одну из этих работящих рук, оскалился, и, не ссаживаясь с коня, воткнул саблю в скудный песчаный островок.
Это был знак остальным. Они добили луковода. Юз же Нацукава восхотел оттолкнуться от этой чужой земли и улететь на родную российскую свалку, но, как восковой огарок, плавился в углистом пламени японских глаз. «С этими не договоришься!» — понял он и заговорил жарко:
— Я не кореец! Я не кореец! Я ваш, я — Япончик! Моим прадедушкой был знаменитый одесский Япончик!
Офицер натянул на кулак тонкую перчатку, приподнял живую и сообразительную голову Юза за подбородок, посмотрел в глаза.
— Пойдешь с нами желтопузиков резать? Говори!
— Да за милую душу! — обрадовался Юз. — Достали уже своим луком!
Позади, за спиной, где росли молодые лиственницы, послышался цокот лошадиных копыт и крик:
— Все собирайтесь на войну с русскими! Быстрее собирайтесь! Из-за сопок летят русские самолеты!
Все услышали рев двигателей на форсаже.
«Убегу под шумок! — радовался Юз. — Наши летят, русские!»
Рванула бомба.
Юз проснулся и услышал, что к шуму дождя добавился и вой ветра.
23
Цыганка Раиса Крянгэ размышляла.
Она лежала на ковре и почти не вникала в действие видеофильма, который, как сорный ручей, проистекал перед ее черными глазами. Фильм не нравился ей. Ей нравились сочные фильмы Кустурицы. Возникало чувство, что его глаза и ее — одно и то же, а мир свеж, наивен и лукав, как умытое дитя нищего. Но, зная эти картины едва ли не наизусть, Раиса находила в них что-то незамеченное в прошлый раз.
