уток, двух коз. Гнали его на пастьбу малорослый цыганенок и православный японец Нацукава.
Похожий на всех пастухов земли, Нацукава шептал умиленно:
— Сокровиссе насе нетренное и богатство неистоссимое даруй рабу Твоему Никораю Нацукавину, сотворенному по образу и подобию Твоему, познать ресть богатства и яко вся земная суета — сень и соние. Ты — един богатство, покой и радость наса, Господи…
«Где ты? В каком таком затерянном мире ты, Федор?»
Одной рукой цепляясь за ветки поваленных деревьев, как за остатки здравого смысла, а другой — поддерживая автомат на плече, доктор в полутьме побрел к дому с одной настойчивой мыслью: если оставшимся в живых уходить на плотах, то срочно. Не дожидаясь прихода ночи. Остров занят. Ночью надо проводить всех, кто остался в живых, к воде…
Куда идти водою дальше — станет видно. Перед глазами его рисовались картины залитого водой и отчужденного у планеты благодатного мира России.
Доктор заплутал во тьме, тумане и дыму.
Он повесил автомат на шею и хотел взобраться на вершину дерева, чтобы определиться. Но некогда сильные мышцы — бицепсы, трицепсы и дельтовидные — не смогли поднять его грузное тело. Он не смог подтянуться на сук. К тому же решил, что не увидит ничего даже с вершины самого высокого дерева. Руки его испачкались в хвойной смоле. Не то пот, не то дождинки стекали по спине, стучало в висках.
Легкое дуновение ветерка навело на мысль, что нужно идти к источнику этого ветра. Доктор, отвыкший от пеших походов, шел долго, он выбился из сил и выбрался, наконец, к новообразованному илистому мысу, на котором услышал любимые с детства звуки далекого радио.
И только в этот миг доктор ясно понял, что мир не погиб и остается жить. Жить без него, без всех тех, кто случайно оказался свидетелем страшного преступления, кто должен погибнуть от пуль, от осколков, от убийственного газа или в воде.
Доктор с отвращением глянул на воду. Его зябко передернуло, когда он привыкшими к темноте дальнозоркими глазами увидел на ее поверхности золотую рябь. Он вообразил себе, что рыбий народ устроил фейерверки и празднует время сытости и благоденствия.
Но откуда эта золотая рябь? Доктора еще раз знобко передернуло, когда он понял, что видит на воде дробное отражение близкого потаенного костра. И почему он решил, что звуки радио — далекие? Они не далекие, они тихие. Он повел носом, пытаясь уловить запах кострового дыма, но собственное обоняние показалось ему невозвратно утраченным на этом дымном острове. Тянуло кожу лица. Он соскреб с щек корку грязи, стащил с головы капюшон, открыл уши, чтобы слышать, и лег на землю в ту же грязь. Так, по мнению доктора, должно было стать слышней, отчетливей.
Вскоре он распознал голос известного радиожурналиста Юза Змиевича, который беседовал с некой vip-персоной:
— Какие же проблемы по обеспечению безопасности позволила решить эта экшен, господин N.? Ответьте мне, как компетентный человек. Наших радиослушателей, изрядно испуганных разноречиво трактуемыми новостями, я думаю, пора просветить на этот счет.
— В силу того, что работа по проекту «Метрополитен» была инициирована и финансировалась военным ведомством США, вполне очевидно, что в данном случае МО США прежде всего решило проблему уничтожения подземных объектов военно-стратегического назначения, органически входящих в систему Московского метрополитена ядерными боеприпасами малой мощности ранцевого типа. Я думаю, наши слушатели имеют представление о них. И произошло это в русле принятой военными США концепции. Это концепция предотвращения ответного ядерного удара наиболее эффективным и дешевым способом — нейтрализацией защиты систем управления и связи противника. Путь к этому один: вывод из строя его центрального звена…
— То есть таким образом мир избежал ядерной войны? Все обошлось малой кровью?
— Йес. Думаю, что вы верно меня поняли.
— И последний вопрос: что предпринималось командованием МК для спасения?
Рев дизельных моторов смял и уничтожил эхо прошлого.
В поисках спасения мысли доктора приняли деловой оборот:
«Я знаю французский и испанский, — думал он. — Сейчас брошу автомат, скину камуфляж. Выйду к костру и попрошу помощи, как подданный иного государства…»
И возражал себе:
«Кто выпустит из зоны зачумленного? Буду отсиживаться до утра…»
Так и задремал, положив под щеку руку, спрятанную в рукав камуфляжной куртки.
Ему до смерти хотелось тепла и покоя. И даже картина огромной колонны людей, ведомых к расстрельному рву, которая вставала в его сознании, как кадры знакомого кино, не вспугнула его дремы. Такой забой он не раз видел в кинопостановках и хронике. Но всего лишь раз, в раннюю пору чистой своей юности, он спросил себя, подразумевая отсутствие здравого смысла у жертв: почему не побегут? Почему, оскалив зубы, не накинутся на вооруженных конвоиров? Ведь кто-то погибнет, а кто-то может спастись. Как можно стоять у края рва и ждать заклания подобно овцам? В надежде на что? Чем объяснить необъяснимое: апатией? шоком? неверием в физическую смерть? «Все, только не я…» Может быть, это патология, которая зовет сумасшедшего не просто повеситься, а вздернуть себя публично, на миру?..
Потом Федор Федорович стал образован, по-житейски умен. Он уже не задавал себе этих детских вопросов. Он умел объяснить людям и более тонкие материи, чем поведение толпы перед насильственной и зримой смертью. А поведение толпы он объяснял просто: это единое живое, одушевленное, но безголовое существо. Оно одержимо бесами личной безответности и стихийного разрушения. Сегодня управляемая злая стихия безжалостно подчинила себе безголовую…
С чувством брезгливой жалости к себе и человеческой сущности вообще доктор заснул.
Он больше не увидел солнца…
60
Утром, перед восходом солнца, островок подвергся артиллерийской газовой атаке.
Дома поселка лежали в подковообразном лесу, как семечки в пригоршне.
Плотное первичное облако туманом и изморосью накрыло дома, людей и животных. Не встречая на своем пути природных преград, оно накатилось волной на берег жизни — и замерло в безветренном, вертикально устойчивом воздухе.
Сколько их, таких островков, обмерло и стало призраками в некогда пышном Подмосковье?..
Эпилог
Заслуженный летчик СШЕА — Соединенных Штатов Евразии — военный пенсионер полковник Хошимин, сорокапятилетний дед, спивался с такой крейсерской скоростью, что ближние еще не успели это осознать. Только слепой от рождения внук любил его по-детски преданно, и ему нравился смешанный запах пива, водки, керосина и рыбы, который приносил на себе боевой дед из мрачных пивных. Он не видел синяков и ссадин на лице записного бойца забегаловок, которые освежались каждую неделю, когда на субботний вопрос своего слепого внука:
— Ты куда, деда?
Тот отвечал:
— Пойду освежусь…
В десятках пивных подвалов маленького сибирского городка полковника Хошимина знали, и местные с ним не связывались, зная, что его из соображений солидарности поддержат ветераны ВДВ Министерства
